Соблазн
Шрифт:
Меня трясёт от предстоящего разноса, но я пытаюсь отыскать в себе броню, чтобы прикрыть хотя бы сына. Что он сделал страшного, в конце концов? Он просто… ребёнок!
Но мне давно кажется, что Борис никогда не был ребёнком сам, настолько ему чужды спонтанность и непосредственность.
– Папа будет ругать… – бормочет Илюшка.
Извинившись сто тысяч раз, взмокший Борис наконец-то садится в машину.
Тишина звенит.
Мы едем в этой тишине, как в кислоте. Я не смею её нарушить и просто обнимаю сына посильнее, чтобы перекрыть ему эту «кислоту».
Так же молча мы идём в дом.
Из сына будто вытекла вся энергия, он вялый, щёки горят. Беру его на руки.
– Поставь немедленно. Не поднимай тяжести.
Мне хочется сказать, что это не тяжесть, а мой испуганный ребёнок! Но ссориться при сыне не хочу.
Илюшка вжимается в меня крепче. Отрицательно кручу головой.
Концентрация кислоты нарастает.
– Мамочка… животик болит…
Усаживаю его на пуфик в коридоре, разуваю. У него бывает, если перенервничает.
– Я сделаю тебе чай с мятой и молоком.
– Перестань подпитывать его симуляции, Тори. Он просто пытается избежать наказания!
– Наказание для вас должно быть одинаковое. Вы в равной мере поучаствовали в трагедии. Ты его напугал!
– Не говори чушь! Илья, быстро в свою комнату.
У меня всё горит внутри от этой кислоты предстоящего наказания, порицания, отторжения. И мне страшно представить, что чувствует мой ребёнок.
Пока делаю чай, ощущаю солнечным сплетением, в котором поселилась тяжесть, что там что-то происходит. Быстро выплёскиваю чай в алюминиевую чашку, чтобы немного остудить, выливаю снова в кружку и спешу в детскую.
Илья беззащитно стоит посреди комнаты, теребя в руках своего уже старенького тряпочного кота, словно пытаясь прикрыться им. Я шила этого кота сама, когда была беременна. До сих пор без него не засыпает.
Борис нависает над ним.
По щекам сына текут слёзы.
– Не ожидал, что мой сын станет моим позором.
– Я не хотел… – не поднимая глаз, рвано вздыхает Илюшка. – Прости, папочка.
– Мне жаль говорить это, но ты меня разочаровал. И, конечно, ты будешь наказан. Ты должен быть более ответственным и серьёзным. Думаю, лишить тебя сладкого и игрушек на неделю будет полезно… для осознания правил поведения в приличном обществе.
– Это нечестно… – рыдает сын. – Все вели себя плохо. Их никто не ругал. А я нечаянно.
– Мне плевать на «всех»! Мой сын должен вести себя достойно! Дай сюда эту тряпку, – требует он кота.
– Это Сплюшка… – делает шаг назад сын. – Его нельзя. В нём хорошие сны.
– Это не тебе решать. Дай сюда!
Выдёргивает из рук.
Сын взрывается слезами.
– Веди себя как мужчина, не смей рыдать из-за пустяков!
– Отдай! – тянет руки Илья.
С грохотом ставлю кружку на стол. Меня трясёт. Но у нас в семье не принято противоречить друг другу при ребёнке. «Родители должны выступать единым фронтом». Впрочем, это правило работает только в одну сторону. Не смею противоречить только лишь я. А Борис постоянно позволяет себе любые поправки в мои решения и правила.
– Борис… – выразительно одёргиваю его. – Отдай ему Сплюшку.
– Выйди, Тори. Это мой сын. И я не позволю ему вырасти никчёмным клоуном.
– Это и мой сын! И я не позволю делать из него невротика. Отдай игрушку!
Борис рассерженно разворачивается. Пусть лучше направит свою кислоту на меня. Я переживу!
– Выйди! – рявкает он.
– Не надо мамочку… ругать! – обнимает меня за бедро рыдающий сын.
Отодрав его от меня, Борис подхватывает меня за локоть и молча вытаскивает за дверь детской.
– Не мешай нам разговаривать.
Дверь перед моим носом захлопывается.
У меня все трясётся внутри. Должен же быть способ остановить это всё?? Но я совершенно не умею скандалить и конфликтовать! Я очень болею после этого.
Растерянно оглядываюсь, слыша рыдания сына и то, как тихо продолжает выговаривать ему Борис. Но не кидаться же на мужа при ребёнке. Меня перекрывает от возмущения и беспомощности. И я сама начинаю плакать. Мне тоже хочется сказать, как Илюшка: «Нечестно!» Я была морально готова на игнор. Но не на это!
И, не найдя ничего лучше, чтобы отвлечь его от ребёнка, снимаю с крючка в прихожей большую стальную ложку для обуви. И, размахнувшись как клюшкой от гольфа, бью в наше огромное зеркало. Грохот, звон… Я зажмуриваюсь. Быстро вешаю её на место, стоя в груде осколков.
Борис выходит из комнаты, обескураженно оглядывает коридор.
– Как это произошло?
– Не знаю… – тяжело дышу я. – Оно просто лопнуло.
– Ты ранена?
– Не знаю…
– Мамочка… – выглядывает Илья.
– Всё хорошо, пирожок, зеркало разбилось. Попей чай и ложись.
– Тебе не больно? – волнуясь.
– Нет! – немного натянуто улыбаюсь я.
– Не двигайся, я помогу сейчас! – отмирает Борис.
Бросив в угол Сплюшку, уходит за щёткой и совком. Выразительно киваю сыну на игрушку. Подхватывает с пола и убегает в детскую.
Борис аккуратно сметает осколки. Протирает пуфик, усаживает меня, внимательно разглядывает ступни.
– Не надо вмешиваться в наши разговоры, Тори. Я его не бил, не орал на него, не унижал, не запугивал. Это нормальный воспитательный процесс. Кто ещё объяснит ему, как правильно вести себя в обществе?
– Ты наказал его!
– И это тоже нормально.
– За что, Борь?
– Борис… – поправляет он. – Мне очень жаль, что ты не понимаешь, «за что». Он опозорил нас.
– Случайным выстрелом игрушки?
– Какая разница, чем? Он должен уже понимать, как вести себя при взрослых. Всё… Ты цела. Иди в душ и поторопись, сегодня вторник. А у меня ещё тренинг в одиннадцать.
Вода льётся сверху, я просто стою, позволяя ей смывать с себя сегодняшнюю катастрофу. Тоска и возмущение во мне нарастают с новой силой. Чёртов вторник…