Соблазнение строптивой
Шрифт:
– Ты ведьма. Чего ты от меня хочешь?
– Ничего. Мне ничего от тебя не нужно, кроме того, чтобы ты оставил меня в покое.
Бренч схватил ее за плечи и встряхнул.
– Я люблю тебя. И ты тоже меня любишь. Думаешь, мы тут в игры играли?
Глаза Дженны стали дикими, она попыталась вырваться.
– Нет! Я не могу тебя любить! Я не могу любить ни одного мужчину. Отпусти, дай мне уйти отсюда.
– Ладно, ладно. – Он бросил ее на кровать и потянулся за штанами. – Уйду я. Я хочу, чтобы ты оставалась здесь, в безопасности.
Дженна закуталась в простыню и свернулась калачиком на кровати,
Глава семнадцатая
Бормоча под нос ругательства, Бренч гнал Сатану сквозь моросящий дождь по тропинке, ведущей по горному склону к шахте «Серебряный слиток». На сердце было тяжело, казалось, что в груди у него камень. Нужно как-то переубедить Дженну. Он не мог ее сейчас отпустить. Насколько ему было известно, она уже могла понести от него. От этой мысли Бренчу на мгновение стало легче, но ему тут же пришло в голову, что, учитывая упрямство Дженны, ребенка может оказаться недостаточно, чтобы избавить ее от страха перед любовью и убедить выйти замуж.
Черт бы побрал этого Джеймса Ли-Уиттингтона! Окажись подонок прямо сейчас у него в руках, он бы разорвал его на маленькие кусочки за то, что тот так поступил со своей дочерью.
Макколи удивился, когда, устало спустившись с седла, увидел свет из окна хижины, которую они с Рембрандтом использовали в качестве конторы, и где старик обычно ночевал. В бараке, стоявшем в пятидесяти ярдах от конторы, где жили несколько работавших на них шахтеров, было темно. От костра поднимался дым. В загоне ревел мул. За исключением грозы, во время которой Бренч промок насквозь, так что дрожал всем телом, все казалось тихим и мирным.
У двери хижины Макколи вытер с башмаков грязь об край грубо сработанной деревянной ступеньки. Войдя внутрь, он увидел Рембрандта сидящим возле камина в деревянном кресле с огромным альбомом для рисования в руках. Седая голова склонилась над работой, а рука порхала над листом бумаги. Рембрандт так увлекся, что не слышал, как Бренч вошел.
– Привет, Попс.
Бренч повесил мокрую куртку и шляпу на гвоздь в стене.
Старик выпрямился и посмотрел на Макколи. Складки вокруг рта, казалось, стали глубже, и от этого Рембрандт выглядел старше. Белки его глаз подернулись паутинкой красных линий, а одежда была в полном беспорядке. Первой мыслью Бренча было, что старик снова прикладывался к бутылке. Потом он заметил новые морщины на лбу Рембрандта и напряженность, отразившуюся в чертах его лица.
– С Юджинией все в порядке? – Старик поднялся на ноги, позволив альбому упасть на пол. Узловатые пальцы были черными от угля, который он использовал для рисования.
Удивленный тем, что Рембрандт тревожится по поводу Дженны, Бренч кивнул.
– Да, несмотря на упрямство и море глупостей в голове, она в порядке. Что ты…
Бренча наткнулся взглядом на портрет Дженны, взиравшей на него с грубой бревенчатой стены, и голос его оборвался. На стенах хижины всегда были развешаны какие-нибудь рисунки. Но теперь они были повсюду.
– Матерь Божья! – пробормотал Макколи, переходя от одного рисунка к другому. – Это все ты нарисовал?
Старик хранил молчание, наблюдая за тем, как младший партнер рассматривает портреты.
– Никогда не видел ничего прекраснее, – благоговейно прошептал Бренч. – Кроме самой Дженны.
Он повернулся к Рембрандту. Старик стоял по другую сторону стола, опустив руки. Несмотря на явную усталость, видно было, что он горд собой. Что-то в нем изменилось, но Бренч не мог понять что.
Повисло неловкое молчание, Бренч продолжал разглядывать рисунки. Казалось, он не мог отвести от них глаз. Чуть повернув голову, он сказал:
– Пэдди говорил, что тут какая-то проблема.
– Так и есть. Кто-то пробрался в штрек номер два позапрошлой ночью.
Бренч тут же повернулся лицом к старику.
– Ты знаешь, кто?
– Нет, но он захватил с собой приличный кусок руды.
– Черт!
Рембрандт вернулся в кресло.
– Мы снова все заперли, но, кто бы это ни был, он обязательно вернется.
– Да, и в следующий раз он может прийти не один. – Бренч задумчиво погладил бороду. – Ты уверен, что это не кто-нибудь из наших людей?
– Если это был кто-то из наших, то только Джейк Лонген. Он единственный, кого я не смог допросить. Я послал его в Солт-Лейк-Сити забрать динамит, который мы заказали. А взлом обнаружил только после его отъезда.
– Джейк, да? Дженна спрашивала о нем сегодня.
Рембрандт нахмурился.
– Почему? Он докучал ей?
Грозный тон старика удивил Бренча.
– Она размышляла, не может ли он оказаться ее отцом. Джейк примерно его возраста. А что? Ты что-то узнал о Джейке, что так тебя разволновало, Попс?
– Скажем так, я ему не доверяю.
– Но ведь доверял, когда мы его нанимали. Брось, Попс, что здесь происходит?
Поднявшись с кресла, Рембрандт посмотрел на Макколи.
Что-то в позе и суровом взгляде старика заставило Бренча почувствовать себя мальчиком, которого сейчас будут вычитывать.
– Сначала ты мне кое-что скажи.
Бренч кивнул и приготовился услышать вопрос, но все же он застал его врасплох.
– Ты любишь Юджинию? – спросил старик.
Бренч уставился на Рембрандта, не понимая, почему он об этом спросил.
– Да, я люблю ее.
Губы старика медленно растянулись в улыбке, но взгляд оставался печальным.
– Только одно может сделать меня счастливее, чем эти твои слова.
– Что же?
Старик посмотрел в сторону. Его голос был таким тихим, что Бренч едва расслышал:
– Если она меня простит.
По позвоночнику Бренча побежала дрожь предчувствия.
– За что Дженне тебя прощать, Попс?
Рембрандт устало опустился в кресло и стал смотреть на пламя в камине.
– За то, что я поверил Бенедикту Тредуэллу. За то, что принял слова этого ублюдка за бесспорную истину. А еще за то, что не проявил должного усердия при поиске ее и ее матери в течение этих пятнадцати лет.