Соблазненные луной

Гамильтон Лорел Кей

Он уставился в пустоту.

– У нас уже все было, Мередит. Большего королева нам не позволит.

– В машине ты говорил по-другому, ты не возразил Усне.

– Там было слишком много ушей, и не все принадлежали друзьям.

– Баринтус...

Он предостерегающе качнул головой. Я оглянулась: Аматеон и Онилвин оказались ближе к нам, чем прежде. Может, достаточно близко, чтобы слышать наш разговор. Я практически была уверена, что они шпионят для Андаис, вопрос был только, для кого еще они шпионят? Верит ли сама Андаис, что все тайны они откроют ей одной? Нет, вряд ли она рассчитывает на их преданность – только на страх. А что все сидхе боятся ее больше кого бы то ни было, Андаис могла не сомневаться.

И все же кто-то попытался

меня убить. Отважился вызвать гнев королевы. То ли ее стали меньше бояться, то ли нельзя править одним страхом. Меня ее власть Королевы Воздуха и Тьмы пугала до чертиков, но я никогда не верила, что одного только страха хватит, чтобы править сидхе. Мой отец, правда, тоже так считал, и его мягкосердечие привело его к гибели. Если я все же доживу до восшествия на престол, я не смогу стать такой, как Андаис, – духа не хватит. Но и вести себя как отец я не могу – сидхе и так считают меня слабой. Если я буду относиться к другим с пониманием, как отец, – это станет моим концом. А если нельзя править ни страхом, ни любовью, то что остается? Ответа у меня не было. А когда в зимнем сумраке перед нами выросли холмы волшебной страны, я подумала, что не там искала ответа. Два слова всплыли у меня в голове, словно кто-то их шепнул: "безжалостно" и "справедливо".

Можно ли быть одновременно справедливой и безжалостной? Разве безжалостность не несправедлива? Я всегда считала так, и этому учил меня отец, но может быть, есть какой-то средний путь? А если есть, смогу ли я его нащупать? И хватит ли у меня силы, хватит ли поддержки двора, чтобы идти по этому пути? Вот на этот вопрос ответа у меня не было точно. Потому что весь мой опыт в политике говорил, что никто не знает своей истинной силы, не знает, насколько верны друзья и сильны союзники, – пока не дойдет до дела, а тогда остается только победить или проиграть, выжить или умереть.

Глава 26

Ситхен казался всего лишь заснеженным холмом, и таким он и был – если не знать, как пройти внутрь. Но конечно, как и все в стране фейри, ситхен был не совсем таким, каким казался.

Чтобы войти в ситхен, нужно было, во-первых, найти дверь, а во-вторых, суметь ее открыть. Если ситхен находился в игривом настроении, дверь постоянно перемещалась. Можно было часами за ней гоняться по периметру холма. А может, он только со мной так забавлялся, потому что стоило Кэрроу положить руку на снег, и послышалась мелодия. Ее не удавалось запомнить, и даже не понять было, то ли это пение, то ли звучание музыкального инструмента, – и все же мелодия была прекрасна. Она заменяла дверной звонок, хотя не столько сообщала хозяевам о вашем прибытии, сколько давала знать вам, что вы отыскали дверь. Если музыки не слышно – значит не в том месте вы ее ищете. Кэрроу послал требуемый магический импульс, и дверь возникла из ниоткуда. Точнее, проем – потому что двери как таковой не было. Просто отверстие, достаточно большое, чтобы мы вошли по четверо в ряд. Дверь как будто всегда знала, как широко нужно раскрыться – чтобы танк проехал или чтобы бабочка пролетела.

Сумерки сгустились почти до полной темноты, и бледный свет из двери показался ярче, чем на самом деле. Баринтус внес меня под свет. Мы оказались в коридоре из серого камня, достаточно широком, чтобы упомянутый танк спокойно продолжал движение по крайней мере до первого поворота. Ширина коридора не менялась в отличие от размера двери. Это было одно из немногих постоянных мест в ситхене – все прочее менялось по капризу ситхена или королевы. Словно каменный игрушечный домик, где можно хоть целые этажи переставлять с места на место. Трудно было угадать, куда тебя выведет знакомая дверь. Это то раздражало, то восхищало, а чаще и то, и другое сразу.

Вход закрылся, как только шедший последним Холод переступил порог. Остался только серый камень стены – дверь изнутри было найти не проще, чем снаружи. Белый свет лился ниоткуда

и отовсюду, ровнее, чем свет факелов, но мягче электрического. Я когда-то спросила, что это за свет, и мне ответили – свет ситхена. На мое возмущенное: "Но это же не объяснение!" я услышала: "Больше знать и не нужно". Порочная логика во всей ее неприглядности, но наверное, другого ответа попросту не было. Вряд ли кто-то из еще живущих помнит, откуда взялся этот свет.

– Так и понесешь принцессу прямо к королеве, Баринтус?

Мечи вылетели из ножен с тихим металлическим шипением – так шипят капли дождя, падая на раскаленную землю. Пистолет появляется из кобуры много тише. И пистолеты, и мечи направились на звук голоса, а часть, на всякий случай, – в обратную сторону, к невидимой теперь двери. Мы с Баринтусом мгновенно оказались в центре отлично защищенного круга.

Говоривший улыбался. Стоящий рядом с ним – нет. Улыбка Иви была откровенно издевательская. Впрочем, чаще всего издевался он над самим собой. Он был высок, не ниже Дойла и Холода, но тонок как тростинка и изящен, как танцующие на ветру тростниковые стебли. Я бы предпочла, чтобы плечи у него были пошире, но из-за худобы он казался еще выше и еще изящней. Тонкие прямые волосы доходили ему до пят. Волосы составляли самую примечательную черту его внешности: зеленые, скорее даже темно-зеленые, и будто прочерченные белыми прожилками. Только когда Иви подходил поближе, становилось видно, что на волосах будто нарисованы листья плюща [5] . Иви шагнул к нам, и листья словно взметнулись под ветром и улеглись опять, когда напарник схватил его за руку и дернул назад. Иви, наверное, так и полез бы на все эти клинки и пистолеты с улыбкой на губах и злой иронией в глазах. Когда-то я считала его легкомысленным, но постепенно я научилась видеть его печаль, начала понимать, что не легкомыслие это было, а отчаяние. Что бы ни соблазнило его вступить в ряды Воронов королевы, вряд ли сделка оправдала его ожидания.

5

"Ivy" в переводе с английского – "плющ".

Удержавшая его рука принадлежала Готорну. Его черные густые локоны спадали ниже колен, роскошную массу волос удерживал серебряный обруч. Свет играл зеленью в черных локонах, когда он поворачивал голову. С широких плеч до самых ног Готорн был укутан плащом цвета сосновой хвои – густо-зеленого роскошного цвета, – заколотым у плеча серебряной фибулой.

– В чем дело, Мрак? – спросил он. – Мы ничем вам не угрожали.

– Что вам здесь нужно? – спросил Дойл в ответ.

– Королева послала нас навстречу принцессе.

– Почему только двоих?

Готорн моргнул, и даже на таком расстоянии мне был виден странный розовый оттенок внутреннего кольца его радужек. Темно-розовый, зеленый и красный – такими были цвета его глаз.

– А почему должно быть больше? Что случилось?

– Они еще не знают, – тихо сказал Баринтус.

– Сколько вы здесь уже простояли на карауле? – спросил Дойл. Поза у него, впрочем, уже стала менее напряженной, ствол пистолета опустился к полу.

– Целую вечность, – сказал Иви, помахивая полой светло-зеленого плаща словно в танце.

Готорн кивнул:

– Часа два или больше. Время в ситхене течет по-разному.

Дойл спрятал пистолет, и словно по сигналу клинки вернулись в ножны и пистолеты в кобуры, и все встали "вольно" – или настолько "вольно", насколько у них получилось.

– Повторяю вопрос, Мрак: что случилось? – Но объяснять не пришлось, потому что стражи чуть расступились по ходу разговора, и Готорн увидел меня. Я и забыла, что на лице у меня кровь. Что-то я стерла о чью-то мокрую одежду, но не все. Все можно смыть только с мылом. – Да спасут нас Господь и Госпожа, она ранена!