Соблазнитель
Шрифт:
– Может, я и глупая, – сказала Клара, – но она у меня точно такая же, как у умных. Я тебя найду.
Я написал о Франчишке, Богумиле и Кларе киноновеллу и послал ее Петру, зная, что новеллу все равно не примут. Но я был доволен, что выполнил обязательство и никто не может иметь ко мне претензий. Впрочем, я уже думал о новом романе, замысел которого начинал вырисовываться в моей голове после ночных визитов к доктору Гансу Иоргу.
В один прекрасный день я услышал приглушенные звуки, словно кто-то далеко стрелял из пистолета и лес отвечал ему глухим звуком. Озеро ожило, время от времени его замерзшая поверхность словно начинала дышать, и глубокому вздоху сопутствовал треск раскалывающегося льда. Озеро гудело, стонало, стеклянную гладь перерезали похожие на молнии глубокие трещины.
Во время прогулки я увидел Розалию и договорился с ней встретиться поздно вечером возле кормушек на 138-м участке. В кормушках сена было уже мало, но мне казалось, что это вряд ли нам могло помешать. Когда я там появился, Розалия уже ждала, ее лошадь стояла привязанной к жердям и жевала остатки сена, предназначенного для
И снова мы шли с Иоргом через мощенный камнем двор замка, а ветер раздувал полы наших белых медицинских халатов и приносил острый, соленый запах водорослей. Сквозь шум моря, которое билось о выщербленные прибрежные скалы, до моих ушей доносился чей-то крик, кто-то отчаянно повторял мое имя, но эти голоса тонули в звоне колоколов, а возможно, их заглушало эхо наших неровных шагов, гулко раздающихся под готическими сводами ворот. «Не кричи, – просила меня Барбара, – каждую ночь ты срываешься со стоном, который совсем не напоминает любовные стенания». Фигура Иорга уменьшилась, он становился похож на карлика, но потом снова увеличилась до гигантских размеров, мне казалось, что голова Иорга касается облаков. Мне также представлялось, что он прозрачный, и сквозь него я видел виноград, взбирающийся по шершавой стене.
– Не будьте смешным, дружище. Когда я писал «Декамерон», вы сочиняли «De republikа еmandanda». Вы ведь знаете, что мы любим поминать усопших. «Наш народ так в прошлое вжился, спускался во все могильные склепы, с трупами, с умершими сдружился». O Melibe, deus nobis hec ocia fecit [61] , он всегда будет для нас Богом.
Был Вергилий и был Гораций, и существует также еженощная случка. Бывают матрицы более твердые, чем сталь, тверже, чем эти готические станы. Не исследуйте механизм подводной лодки, если вы хотите понять «Ветер с моря». Скорее, нужен фимиам. Прошу вас нюхать его так долго, пока на вас не снизойдет откровение. Знание продолжает оставаться в тупике, кроме того, оно герметично и замкнуто само в себе. Лучше почаще беседуйте с умершими королями и дуйте в золотой рог. «Obnubilatio lucida», [62] – кричите вы?
61
Точнее: «O Meliboee, deus nobis haec oсia fecit» (лат.) – О Мелибей, нам бог спокойствие это доставил (Вергилий «Буколики», пер. С. Шервинского).
62
Явное помрачение (лат.).
Конечно, сумеречное состояние бывает, но медицина не знает понятия «Доктор Джекилл и мистер Хайд». Это всего лишь литература. Человек не может раздвоиться до такой степени, чтобы попеременно появлялось двое людей. Само собой разумеется, что в явном помрачении в определенной степени доходит до раздвоения личности. Из показания свидетеля Федора Достоевского мы знаем, что Раскольников неоднократно испытывал состояние помрачения, страдал от головных болей и до момента совершения преступных действий у него дрожали руки. После совершения убийства «он был в полном уме, затмений и головокружений уже не было, но руки все еще дрожали». Прошу обратить внимание на момент, когда обвиняемый обыскивал квартиру ростовщицы сразу же после совершения преступных действий: «Но какая-то рассеянность, как будто даже задумчивость, стала понемногу овладевать им; минутами он как будто забывался или, лучше сказать, забывал о главном и прикреплялся к мелочам». И дальше: «Он плохо теперь понимал себя; чем дальше, тем хуже. Он помнил, однако, как вдруг, выйдя на канаву, испугался». И дальше: «Не в полной памяти он прошел и в ворота своего дома; по крайней мере, он уже прошел на лестницу и тогда только вспомнил о топоре». И дальше: «Войдя к себе, он бросился на диван, так, как был. Он не спал, но был в забытьи (…). Так пролежал он очень долго. Случалось, что он как будто и просыпался, и в эти минуты замечал, что уже давно ночь». Уважаемый суд! В некоторых сумеречных состояниях поведение больного может быть до такой степени сконцентрировано, а его мыслительные способности формально упорядочены, что неспециалисты иногда не замечают в больном ничего странного. Больной способен выполнять сложные задачи, путешествовать, работать на предприятии, совершать преступления и заметать после них следы. Однако все его действия противоречат характерологическому облику и темпераменту данной личности. После выхода из сумеречного состояния случается частичная или полная амнезия или, другими словами, утрата памяти о совершенных поступках. Уважаемый суд! Не вызывает сомнения тот факт, что Раскольников не был по своему характеру преступником – наоборот, он испытывал отвращение ко всякому насилию. Страшное преступление им было совершено как бы вопреки своей натуре. Принимая во внимание тот факт, что у Раскольникова, возможно, была височная эпилепсия, у него могло произойти – как это литературно называется – раздвоение личности. Он, человек по природе своей мягкий и жалостливый, неожиданно оказался способен совершить чудовищное преступление, а потом, в конце концов, вернулся к своему образу жизни. После выхода из сумеречного состояния он не смог вспомнить все свои действия, у него оставались островки беспамятства, которые свидетель Достоевский приписывал временной потере сознания. Впрочем, уже в момент совершения преступного акта на какое-то время могло вернуться его обычное состояние, отсюда одни впечатления накладываются на другие. Были моменты, когда он не знал, кто он, где находится и что делает. Как говорит свидетель Достоевский, Раскольников «до того уже потерял способность сообразить что-нибудь, что прямо подошел к дворницкой и растворил ее. Если бы дворник спросил его: „Что надо?“ – он, может быть, так прямо и подал бы ему топор. Но дворника опять не было…». Прошу обратить внимание на явный автоматизм поведения обвиняемого Раскольникова. Инструмент преступления он не бросил где попало, а отнес на место в дворницкую и прикрыл поленом. В Раскольникове победила врожденная для его нормального состояния большая честность, поэтому «взятый взаймы» инструмент он отнес на место, чтобы вернуть хозяину. Уважаемый суд! Вам известен пример человека, который любил жену и детей, но однажды ночью встал с кровати, взял топор, убил их и спокойно лег спать. Утром он ничего не помнил и был потрясен содеянным. В сумеречных состояниях больной не способен руководить своими поступками, а тем самым не должен подвергаться наказанию. В таких случаях мы также не рекомендуем помещать человека в стационар. Современная медицина, в принципе, не знает случаев, чтобы явное помрачение могло повториться, хотя и не исключает такой возможности. В нынешней ситуации я предлагаю использовать исключительное смягчение наказания, согласно статье уголовного кодекса, которая говорит…
Ганс Иорг открыл дверь камеры Раскольникова.
– Можете идти, – сказал он мягко. – У ворот клиники вас ждет Соня.
У меня глаза были полны слез. Плакал также и Ганс Иорг. Сквозь слезы фигура Раскольникова расплывалась как в тумане, неотчетливо видимая, она удалялась все дальше и дальше.
– Почему вы не хотели стать психиатром, господин Эвен? – сказал он, обратившись ко мне. – Нами пугают, это правда, но ведь мы делаем много хорошего.
– Но «Постороннего» вы не выпустили, – напомнил я.
– Действительно. Однако его не умертвили. Вы помните его потрясающее равнодушие, его замечательное ощущение чуждости? Тут представлены три основные проявления шизофрении: аутизм, аффективная тупость, диссоциация. Следующие симптомы – это обман зрения, мания величия и бред отношения. Аутизм «Постороннего» прекрасен, неповторим. Или это его притупление чувств. Он даже не помнил, когда умерла его мать, вчера, сегодня или позавчера. Но время торопит, доктор Эвен. Прежде чем петух прокукарекает три раза, мы все должны исчезнуть. Вот следующая камера. Здесь живет герой «Падения».
– Да, господин Иорг, – сказал я. – Как мы помним из разного рода рассказов, когда-то это был красивый адвокат, ценящий комфорт, любящий свою профессию и радости жизни. Как он выглядит сегодня? Я цитирую: «Посыпав голову пеплом, неспешно вырываю на ней волосы и, расцарапав себе ногтями лицо, сохраняя, однако, пронзительность взгляда, стою я перед всем человечеством, перечисляя свои позорные деяния, не теряя из виду впечатление, какое я произвел, и говорю: „Я был последним негодяем“» [63] .
63
Здесь и далее перевод с французского Н. Немчиновой.
Его болезнь началась раньше: «Как раз в ту пору у меня немного расстроилось здоровье. Ничего определенного, просто какая-то подавленность, с трудом возвращалось былое хорошее настроение. Я обращался к врачам, мне прописывали всякие укрепляющие средства. Бывало, подбодришься, а потом опять раскиснешь. Жить стало невесело: когда какая-нибудь болезнь подтачивает тело, сердце томит тоска».
И вот в объятиях любовниц наш герой начинает испытывать равнодушие, перестает все принимать близко к сердцу. Цитирую: «Единственное глубокое чувство, которое мне случилось испытывать во всех этих любовных интригах, была благодарность, если все шло хорошо, если меня оставляли в покое и давали мне полную свободу действий».
К сожалению, процесс аффективной тупости не останавливается, а начинает углубляться. Вскоре происходит памятная сцена на мосту, когда наш герой видит падающую в реку женщину и слышит ее крик о помощи. Как он реагирует? «Я стоял неподвижно, прислушивался. Потом медленно двинулся дальше. И никого не предупредил». Итак, произошло уже патологическое притупление чувств. Он не только сам не поспешил на помощь, не позвал на помощь тонущей, но даже никому об этом не сообщил. Потом начался бред отношения, когда ему казалось, что все, даже знакомые, насмехаются и издеваются над ним. Цитирую: «Мне казалось, что каждый встречный смотрит на меня с затаенной усмешкой. В ту пору у меня даже было такое впечатление, будто им хочется дать мне подножку». И дальше: «Больше всего враждебности я встречал среди тех, с кем имел только шапочное знакомство и сам хорошенько их не знал». А позже последовала мания величия. Больному тогда кажется, что он призван осуществить великие цели, им руководят могущественные силы, которые открыли ему – единственному и избранному – какую-то истину. Цитирую: «Однако мне сначала нужно было привести в порядок свои открытия и уладить дело с насмешками моих современников. С того вечера, когда меня позвали к ответу – а ведь меня действительно позвали, – я обязан был ответить или по крайней мере поискать ответ». А потом он кричит: «Ибо я – начало и конец, я возвещаю закон». И дальше: «Во всяком случае, я несколько недель исполнял обязанности папы Римского, и притом самым серьезным образом». И дальше: «Да вы и не очень-то доверяйте моему волнению, моему умилению и бредовым моим речам. Они целенаправленны». Появляются также и обманы зрения. Во время путешествия на пароходе он отмечает: «Вдруг вдали на поверхности синевато-серых волн я заметил черную точку. Я сразу отвел глаза, сердце у меня забилось. Когда я снова заставил себя посмотреть в ту сторону, черная точка куда-то исчезла».