Соблазнительница

Лоуренс Стефани

Конечно же! Она никогда не была так физически близка к нему, кроме того случая, когда он был пьян. Сейчас он вполне владел собой и был к ней ближе, чем допускали приличия. Она чувствовала его, крепкого, сильного и очень мужественного, — нерастраченную мужскую силу рядом с собой.

Мгновение спустя она осознала, что чувство, которое он вызвал у нее, не было паникой или страхом, но чем-то гораздо более головокружительным. И это ей было приятно.

Она посмотрела на него. Почувствовав ее взгляд, он покосился на нее сверху вниз — требовательно

и испытующе.

У нее аж дух захватило.

Первые такты вальса влились в гомон зала. Люк огляделся, Амелия глубоко вздохнула.

И снова затаила дыхание, когда он вновь обратился к ней. Его пальцы сомкнулись на ее руке, лежащей у него на рукаве, он изящно поклонился, не сводя с нее глаз.

— Надеюсь, вы потанцуете со мной?

И именно в этот момент она ощутила, что танцевать с волком было бы куда безопаснее. Но улыбнулась, склонила голову и позволила ему увлечь себя на середину зала. Как это Аманда называла его? Леопардом?

И вдобавок смертельно опасным.

Когда он привлек ее к себе и понесся с ней в кружащейся толпе, ей пришлось согласиться с этой оценкой своей сестры.

Грудь у нее стеснилась, кожа горела огнем, голова кружилась, чувства обострились. От ожидания чего-то, от надежды. От чего-то такого, чего она не понимала, но от этого волнение ее только усиливалось.

Это было смешно — они и раньше танцевали вальс, множество раз, но такого с ней еще никогда не бывало. Никогда раньше его глаза, его внимание не были сосредоточены на ней. Казалось, он даже не слышит музыки, или, точнее, музыка стала частью какой-то ощутимой цельности, которая включала в себя и их, когда они поворачивались, раскачивались, соприкасались, когда он легко вел ее по просторному залу.

Никогда раньше она не была такой чуткой, никогда еще она не вальсировала вот так, ни с ним, ни с кем-либо еще. Погруженная в музыку, в каждый такт, в…

Что-то изменилось. Что-то основное — он не был тем человеком, с каким она танцевала раньше. Даже черты его лица стали тверже, более точеными, более суровыми. И было что-то в его глазах, когда они останавливались на ее лице, — она не могла определить, что именно, но подсознательно поняла достаточно и затрепетала.

Он это почувствовал, его веки опустились, длинные ресницы прикрыли темные глаза. Губы его изогнулись, рука передвинулась ей на спину, успокаивая, поглаживая.

Она напряглась.

— К чему вы клоните?

Эти слова сорвались с ее губ прежде, чем она успела подумать, — тон их был так же подозрителен, как и ее взгляд.

Люк широко раскрыл глаза, подавил желание рассмеяться, переспросить ее, а как думает она, к чему это он клонит. Вдруг скрытый смысл этих слов поразил его, и смеяться ему совсем расхотелось — но все равно ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы скрыть свою радость собственника, чтобы не дать самодовольной улыбке появиться на губах. Несмотря на все усилия, она все же, наверное, появилась, и он поспешил заглушить негодование, появившееся в ее глазах.

— Не беспокойтесь —

я знаю, что делаю. Я же говорил вам сегодня — следуйте за мной.

Они закружились по залу, и он опять передвинул руку, лежащую у нее на спине, обнимая ее все крепче.

— Я вас не укушу, но не думаете же вы, будто я вот так, сразу, изменю свою программу?

Или вообще изменю, подумал он, но вслух этого не сказал. Мрачное выражение тут же исчезло из ее глаз; он ощутил, как она вновь расслабилась в его объятиях — точнее, расслабилась больше, чем до того.

— Вот как… Понятно.

Он искренне в этом сомневался. Ему и самому не было понятно. Понадобилось какое-то время, чтобы он проследил за направлением ее мысли и сообразил: она решила, что впечатление, которое, Люк это знал, он произвел на нее, было просто частью… его загадочности. Естественным результатом применения его всеми признанных талантов.

Отчасти она была права, но это не полностью объясняло ее реакцию — так же как и его.

Опыт — а у него был немалый опыт — подсказал ему, что она очень чувствительна и потрясающе отзывчива. То, как она вздрогнула, позволяло почти наверняка утверждать, что отзывчивость эта — по крайней мере пока — имеет отношение только к нему.

Отсюда его подъем — и предвкушение. Она была чувственной, нетронутой, непробужденной, и она принадлежала ему. Неудивительно, что он пришел в восторг.

Он давно уже обнаружил, что реагирует на нее куда сильнее и как-то иначе, чем на всех остальных женщин. И он никогда не пытался добиться ее!

Прежде.

С трудом он подавил желание прижать ее к себе и кинуться сию же минуту осуществлять свой план — привязать ее к себе физически, но мудрость, приобретенная за последние годы, предупреждала, что такая поспешность позволит ей угадать его план — и воспротивиться ему. Она уже и сейчас что-то заподозрила.

Однако, если двигаться постепенно, соблазнять ее обдуманно, шаг за шагом, тогда она до поры будет считать свою реакцию вполне нормальной, обычной, а к тому времени, когда осознает силу собственного желания, окажется чересчур увлеченной, чтобы вырваться на свободу, чересчур околдованной, чтобы задаваться вопросом, зачем они вступают в брак, даже когда он признается, что ему не требуется ее приданое.

Музыка стихла, они остановились. Его чувства, каждая частица его сознания сосредоточились на ней. На ней, на том, что обещали ее стройная фигурка, ее кожа, глаза, губы, дыхание.

Она — его, целиком.

Пришлось заставить себя отпустить ее, пришлось скрыть свои намерения за черной вуалью ресниц.

Пришлось весело улыбнуться, взять ее под руку и повернуться к гостям.

— Давайте пройдемся.

Похоже, она была слегка ошеломлена.

— У меня нет особого желания с кем-то общаться.

— И тем не менее. — Когда она взглянула на него, он прошептал: — Мы не можем сразу же после вполне заурядного вальса остаться наедине.

Она скривилась, а затем махнула рукой: