Соболиные сопки
Шрифт:
Я к железной дороге отношения не имел. Я занимался таёжными делами, а если точнее сказать, занимался охотничьим хозяйством. Это и таёжный промысел обитающих там зверей, и промышленный лов рыбы, заготовка грибов, ягод, прочей дикорастущей продукции. Работы хватало, но, надо признать, что работа была интересная, содержательная, увлекательная, хоть и хлопотная.
А вот друг мой, о котором в этом рассказе пойдёт речь, имел прямое отношение к железной дороге. Он был начальником одной крупной БАМовской станции. Мы с ним и подружились-то, если можно так сказать, на этой почве.
К нему все идут с какими-то просьбами, тому трактор надо, тому вагоны, третьему ещё что-то. Мне от него ничего не надо было. Ко мне тоже шли, – охота в тех краях популярна
Конечно, Василий Мартынович, именно так звали моего друга, был много старше меня, но это лишь крепче сближало нас, объединяло в совместных путешествиях.
На рыбалку ездили, в основном, на выходные дни, проводя время на реке и оставаясь ночевать у костра. Ночевали обычно лишь одну ночь, но ночь эта была волшебная и длилась бесконечно долго, разбавляясь неспешными задушевными разговорами, треском костра, таинственными ночными шорохами под пологом леса, а то и вовсе, неведомыми голосами, прилетающими с гор. Рядом журчала вода, накатываясь на береговые камни, где-то далеко внизу, в кромешной тьме, ревел перекат, распугивая окрестных зверушек. Но перекат не мешал нашим беседам, разговаривать можно было спокойно, не повышая голоса.
На костре обязательно варили уху. Это совершенно удивительное действо: приготовление пищи на костре, совершенно другое, не похожее на то, когда пищу готовят на плите.
Василий Мартынович позволял мне лишь почистить картошку, да лук порезать. Остальное всё, особенно приготовление рыбы, он проделывал сам. И это приготовление не было простым, оно действительно напоминало некий священный обряд.
Почистив рыбу, он бережно складывал крупно нарезанные куски в котёл, стоящий рядом, на камнях и принимался перебирать потроха. Тщательнейшим образом отбирал, выскабливал, промывал каждый рыбий желудок и отправлял туда же, в котёл. Прополаскивал икру, даже самые зачатки, молоки, собирал крохотные кусочки жира, всё оказывалось в котле.
После придирчивого осмотра нарезанной картошки, отправлял её туда же, в котёл.
Да, он всегда так варил, и рыбу и картошку вместе, и ни разу рыба не разварилась, не превратилась в кашу. Священнодействие продолжалось, в котёл то и дело добавлялись какие-то новые составляющие, костёр то поправлялся, чтобы добавить жару, то растаскивался по сторонам, дабы дать потомиться вареву.
Запах от ухи исходил замечательный, заполняя весь берег и распространяясь даже на совершенно тёмный, таинственный подлесок. Что уж там говорить о вкусе такой ухи, уверяю вас, это была пища, несравнимая ни с чем, просто объеденье.
Такие вечера, ночи, запоминались надолго, грели душу, радовали ожиданием новых походов. Мне нравилось проводить такие ночи с Василием Мартыновичем.
Как я уже говорил, он был старше меня и уже перешагнул тот порог, когда ещё можно было осваивать лодочные моторы, приспосабливаться к ним, привыкать к этой бешеной гонке – езде по горным рекам. Порой так стремительно приходится нестись на лёгкой лодке по норовистой реке, что невольно сравниваешь своё движение с полётом. И действительно, медлительные вОроны начинают усиленно молотить крыльями, освобождая воздушный коридор над рекой, когда лодка на такой скорости настигает их. А уж хлопунцов утят, жмущихся к берегам, и вовсе легко обгоняешь, окатывая их пенной волной, образующейся от пролетающей лодки.
Такое владение мотором, виртуозное умение им управлять, – это дело молодых. Василий Мартынович никогда не садился за мотор. Думаю, он его и заводить-то не умел. Мне же управлять мотором нравилось, нравилось бросать лодку в самую стремнину и выходить победителем, нравился сам полёт, когда лодка почти не касается воды, а летит лишь на опущенном за корму моторе.
Товарищу моему, Василию Мартыновичу, такие полёты не доставляли особого удовольствия, но он их терпел, ухватившись за борта лодки руками и широко расставив ноги. Однако большее
На «бурундучке» можно было забраться в самую вершину любой речки, а рыбаки всегда стремятся попасть в вершину, полагая, что вся рыба именно там. «Казанка» тоже хорошая лодка, и основное её достоинство, это скорость. Именно на «казанке» создаётся впечатление полёта, именно на такой лодке, выехав от пристани после окончания рабочего дня, вечернюю зарю уже можно встречать на заветной косе за многие и многие километры от дома.
Миню я знал хорошо, а именно на эту реку мы чаще всего и ездили с Василием Мартыновичем, чтобы с пользой и в удовольствие провести выходные. Я знал каждый плёс, каждый перекат. Помнил и без труда обходил опасные топляки, знал струйки, по которым можно проскочить и пользовался ими, не ошибаясь ни на метр.
Горные реки очень сильны и коварны, они не прощают даже самую малую оплошность рулевого. Задень винтом камень и шпонки как не бывало. Мотор становится безвольным, бессильным, только наблюдает, как вы отчаянно хватаетесь за шест, пытаясь хоть как-то спасти положение, выправить опасную ситуацию. Но силы явно не равны и вашу лодку уже развернуло как попало, уже поперёк течения, уже громыхает редуктор мотора по камням, а то и дном лодка налетает на покатые валуны, задерживаясь на них и резко срываясь. И уже можно ждать, что вот, вот и перевернёт её, опрокинет, уперев в очередной огромный камень. А если там, под перекатом залом, с огромным нагромождением деревьев, натрамбованных туда за многие и многие годы, тогда совсем беда, лодку вынесет именно туда, к залому. И вы даже глазом моргнуть не успеете, как сильное течение без особых усилий придавит, притопит вашу лодку и утянет в глубину, утрамбует под вековой залом, спрячет её там крепко, надёжно, навсегда. И вы будете радоваться, пытаясь унять нервную дрожь, что успели выпрыгнуть, что не удёрнуло вас туда, в бездну, вместе с вашей лодкой. Вот ведь как удачно получилось, – успел выпрыгнуть.
Много раз приходилось мне подниматься по Мине и, до мелочей изучив русло, я легко проводил лодку и в глубоких сумерках, а на отдельных участках мог заплывать в начало тони даже в кромешной тьме ночи. Ориентиром служил какой-то неведомый компас, установленный в голове, и доверял я этому компасу безмерно. Хотя, справедливости ради, нужно признаться, что были такие перекаты, которые я проходил на счёт. Выходишь с плёса, становишься под перекат и, двигаясь вдоль него, считаешь до двенадцати. И сразу поворачиваешь, начинаешь подниматься. Всё кругом ревёт и стонет, уши закладывает от неимоверного шума, рядом с бортами мелькают верхушки камней, а кровь закипает от бешеного выброса адреналина. Следующий перекат считаешь до восьми. Это всё очень сложно и приходит лишь с годами тренировок. Вообще, я бы ни кому не советовал кататься по горным рекам ночами. Это моя дурная самоуверенность и лихая молодость гоняла меня в такие рискованные, неоправданно рискованные экспедиции. А перекатов этих на каждой реке тьма тьмущая, поди, запомни, какой перекат на какой счёт проходить надо.
Василий Мартынович относился ко мне очень тепло и доверчиво. После таких ночных покатушек он не ворчал, не ругался, не пытался меня как-то переделать, он просто очень мягко замечал: – у тебя ведь дети ещё малые, а ты шалишь.
***
В этот раз мы отправились на рыбалку на «казанке». Во-первых, вода была подходящая, можно было проскочить почти все перекаты, во-вторых, торопились, Василий Мартынович задержался на работе, и выезжать пришлось глубоким вечером. Была и ещё одна причина, она, пожалуй, что главная: начинался ход сига, а с плавёшкой управляться гораздо удобнее на «казанке», на вёслах.