Соболиные сопки
Шрифт:
Но скотина продолжала вести себя непонятно. Коровы жались в дальние углы пригонов и напрочь отказывались выходить на пастбище. Хозяйки, вроде и пытались выгнать своих бурёнок, даже нахлёстывали их по спинам ладошкой, но голос не повышали. А убедившись, что те не хотят выходить, оставили их в покое, прикрыли калитки.
Григорий сходил к лошади, чтобы сводить её к водопою, но, к великому своему огорчению, не обнаружил её на месте. По оставленным следам он понял, как она билась и брыкалась здесь почти всю ночь. Наконец верёвка не выдержала, разорвалась надвое и кобылка убежала в сторону дороги.
– Вот дрянь! И на чём я теперь поеду домой?
Вернувшись в заежку с обрывком верёвки, он напился чаю, принесённого Терентием Владиславовичем, съел кусок капустного пирога и, извинившись за то, что не может дослушать словоохотливого коллегу, направился по домам.
Солнечные лучи, пробиваясь сквозь лёгкую дымку, нелепо упирались в серый пепел, покрывающий всё вокруг. Ещё более нелепо выглядел Григорий, объясняющий улыбающимся хозяевам, что они должны иметь на случай пожара.
– Да где ты пожар-то видишь? Всё уже мимо пронесло. Даже дыму почти не осталось.
Дыму и, правда, было совсем мало и дышалось легко. Настроение у людей улучшилось, ребятишки хоть и не выходили из своих дворов, но уже смело висли на заплотах, катались на распахнутых воротинах. Старик какой-то, опираясь на лопату, как на костыль, надтреснутым голосом объяснял:
– Три дня уже, как росы нету. Это верный признак, что дождичек близко. Вот сегодня, однако, и сполоснёт. Во-он наша тучка-то, силу набирает.
Указывал при этом черенком лопаты куда-то в небо за деревенской пристанью. Григорий тоже посмотрел в ту сторону и заметил, что над горизонтом действительно поднимается, выползает, как зверь из логова, чёрная туча. Вид у тучи был какой-то зловещий, уж больно она была черна. Но подумалось, что коль туча чёрная, значит, будет больше воды, хороший дождь не помешает.
Следующим был дряхлый домишка. Вид такой у него был и от старости и от неприбранности. Чувствовалась нехватка мужской руки. Из покосившихся сеней, низко пригнувшись, выпорхнула молодая, налитая до самых краёв сладким соком женщина. Широко улыбаясь, она быстро приблизилась и протянула красивую, но крепкую руку:
– Здравствуйте, здравствуйте! Я вас ещё с вечера ждала, всё выглядывала. – Говорила она как-то с придыханием, словно приостанавливая каждое слово в своих красивых, чуть подведённых, губах. – Надеялась, что зайдёте на мой огонёк, чайник грела.
Она как-то плавилась, переливалась, словно сгусток ртути, а глаза были так глубоки.… Не выпускала руку и не давала возможности вставить хоть словечко.… Уже притянула Григория совсем близко, затащив его на ограду. Пыталась захлопнуть калитку, но та, перекосившись на одной петле, закрываться не хотела. Да и Григорий, как-то упёрся и дальше не шёл.
Молодайка обдавала его лицо свежим, утренним дыханием, что выказывало отменное здоровье и естественное желание. Что-то говорила, говорила, встряхивая при этом слегка вьющимися, рассыпанными по плечам волосами. Она постоянно одёргивала яркий, цветастый сарафан и только совсем слепой мог не заметить, что надела она его специально для встречи дорогого гостя.
– У меня и вино есть, сладенькое. Правда, правда. И чего покрепче найдётся. Да, найдётся. Зайдём? Зайдём на две минуточки?
А сама тянула, тянула за руку. Улыбалась загадочно и игриво. Клонила голову то на одно плечо, то на другое.
– Зайдём? Хоть на минуточку…
– Н-не могу я так… Мне надо дело… Работа у меня. Вот к вечеру…
– Ой! Ой, смотри! Я ждать буду.… Слышишь, ждать!
Она вдруг впилась своими горячими, налитыми губами в губы Григория и того словно прострелили насквозь из крупного калибра. Какая-то жаркая волна прокатилась по всему телу и заставила высвободить, наконец, руку, обхватить женщину за талию и крепко притиснуть к себе. От таких действий она застонала и чуть обмякла. Ещё одна волна окатила Григория, но он справился с собой, легонько отстранил незнакомку и хриплым, чужим голосом выдавил:
– Жди меня…. Обязательно жди…
– Ой, смотри! – повторила она и легко отпрянула, закружилась по ограде, раздувая колоколом яркий, цветастый сарафан. Особенно ярко мелькали цветы на фоне серого пепла.
Обойдя ещё несколько домов, Григорий не мог избавиться от видения крутящегося сарафана. А губы, словно ошпаренные кипятком, так и горели. Так и горели…
Откуда-то возник Терентий Владиславович и вернул Григория к действительности:
– Едва отыскал вас! – он задохнулся, видимо, от торопливости. Снова утирался мятым платком, а продышавшись, продолжил:
– Туча-то больно уж странная. И движется быстро. Очень быстро.
Он указал рукой в небо и Григорий, стряхнув с себя похотливые мысли, уставился на тучу. Она и, правда, была очень странной. Уже целиком вытянувшись, выбравшись над горизонтом, не поднималась по небосводу, а наоборот прижималась к земле. И сполохи. Сплошная пелена сполохов как бы озаряла нижнюю часть тучи, подсвечивала её.
Заметнее стал ветер, поднимающий целые охапки пепла и унося его на высоту. Ветер, как ни странно, дул в сторону надвигающейся тучи. Дым совсем отнесло и теперь дыханию мешала лишь поднятая в воздух зола. Григорий с Терентием Владиславовичем закрывали рот платками и, молча, смотрели на приближающуюся тучу. Всё ещё верили, что это будет гроза, с молниями, с ливнем, с ручьями на дорогах и пузырями на лужах.
Но они ошибались. На деревню, со скоростью курьерского поезда, или даже со скоростью самолёта, надвигался верховой пожар.
Ветер быстро усилился, поднимая, закруживая и пепел, и пересохшую дорожную пыль, и прошлогоднюю сухую траву, и всякий другой деревенский мусор. Казалось, что деревня очищается от всякой грязи, словно умывается. Или омывается?…
На ногах становилось трудно удержаться. Григорий, придерживая за рукав своего пожилого товарища, стал продвигаться в сторону школы. Ветер неистовствовал и бросался то в одну, то в другую сторону. Когда он налетал навстречу, приходилось просто стоять, глубоко пригнувшись. А когда порывы менялись на противоположные, путники едва успевали переставлять ноги, так быстро их несло по пустой улице.
Когда школа была уже рядом, порывы ветра вдруг ослабели и прекратились совсем. В воздухе ещё кружился взбудораженный пепел, летала жухлая трава, но… вдруг настала тишина. Такая ужасная тишина, что Григорий услышал, что где-то далеко плачет ребёнок. Подумалось, что это на соседней улице.
Терентий Владиславович, не прощаясь, какой-то семенящей походкой обежал школу и скрылся у себя дома. Где-то вдалеке хлопнула калитка и снова всё стихло.
Пытаясь определить, что с тучей, где пожар, или гроза, Григорий вытягивал шею, оглядываясь во все стороны. Вдруг он услышал свист. Будто паровоз, проносящийся на всех парах мимо маленькой станции, сипло свистит, извещая о том, что он едет дальше, что всё у него хорошо, но остановки не будет. Этот сиплый, надрывный свист исходил откуда-то сверху и всё усиливался, всё близился, нарастал. Вместе с этим небесным звуком снова начал подниматься ветер.