Соболиные сопки
Шрифт:
– Трое. Пока трое.
И засмеялся беспричинно, вслед отъезжающим конникам.
Дальше и дальше брякали в заплоты, в ворота солдатские сапоги. Всё глубже в людей проникал неведомый страх. Откуда он? Откуда?
Но особенно страшно становилось, когда солдаты отмахивались и не записывали фамилии. «Не приказано». Вот он когда подкатывал. Страх. Обнимал крепко-накрепко и сдавливал не только горло, но и саму душу.
– Это что? Уже списали нас, что ли? Коль фамилию не надо.
– Может уехать? Пока не поздно…
– Куда ты уедешь? А дом? А скотина?
Бабы
– Может ещё стороной пронесёт.
– Может и стороной. А, может Бог дождичек пошлёт. И, правда, помолись лучше, выть-то всегда успеешь.
Мимо окон мелькнула торопливая фигура и на пороге возникла Валька, дальняя родственница. Она действительно была дальняя родственница, кажется племянница не то в третьем, не то в четвёртом колене. Но она этой связью дорожила и при любой беде или радости всегда прибегала за советом.
– Двери закрывай! Двери!
– Дак, закрываю.
Но дыму уже напустила, даже не дыма, а запаха дальнего пожарища и, показалось, что пожар придвинулся ещё ближе.
– Мой послал спросить: чо делать-то. Собираться, да убегать, что ли?
– Тебе что, солдаты не сказали? Молиться надо! А ты по деревне носишься.
– Это не солдаты. Это лесная милиция. Говорят, у них есть разрешение расстреливать на месте, за любые поджоги.
– Врёшь?!
– Ничего не вру. Они сами говорили, что могут любого шлёпнуть, кто с огнём будет замечен. И что у них на это бумага имеется…
– Вот те на!… По сурьёзу…
Повисла тишина. Валька, едва двинувшись, присела на самый край лавки и, склонившись, тихонько заплакала. Её никто не останавливал, не одёргивал, так и плакала, всхлипывая чуть слышно. Успокоившись, медленно поднялась, каким-то прощальным взглядом окинула тётку, ребятишек, прижавшихся друг к другу в углу и не шелохнувшихся даже, шагнула к двери.
– Бог с вами. Прощайте пока.
Никто не ответил. Валька плотно притворила двери и торопливо мелькнула мимо окон в обратную сторону.
Григория направили в эту деревню, со странным названием «Головни» для предотвращения панических настроений населения и, по возможности, ликвидации возникающих пожаров. Лошадёнка, вроде и не старая ещё, тянула ходок без особого удовольствия и постоянно норовила перейти на шаг, а то и вовсе остановиться. Приходилось постоянно подгонять её, покрикивая и помахивая прутиком. Но, как бы он ни старался, а в дороге прошёл почти весь день. Ехать пришлось большаком, хоть по сторонам и стоял почти не тронутый, могучий лес. Деревья, в отсутствии ветерка, совершенно расслабились, повесили безвольно свои ветви и терпеливо ждали смены погоды. Ждали дождя.
Когда до деревни оставалось не более километра, повстречался говорливый, хоть и маловодный ручей. Он пробегал под дорогой и манил своей прохладой. Кобылка резко свернула в сторону воды и встала, как вкопанная. Пришлось выпрягать
Постучавшись в крайнюю избу, Григорий разузнал, где находится школа, и направился к дому местного учителя, чтобы решить вопрос с ночлегом.
Проезжая по улице, невольно оглядывал дома, отмечая, как на многих из них повело крыши. У одних влево, у других вправо. Казалось что дома чуть-чуть пьяные. Но понимал, что они просто уже очень старые, оттого и крыши повело, от времени.
Работая полноправным представителем районного отдела по ликвидации безграмотности, а если по простому – уполномоченным, Григорию приходилось бывать во всех деревнях и сёлах района. Вся его работа заключалась в проверках школ, в налаживании работы в этих школах, встречах с сельскими учителями. Если требовалось, разъяснял какие-то моменты и направления из жизни партии.
Бывал он и здесь, в Головнях, но в памяти это как-то не отложилось. Намеревался знакомиться заново. Но здороваясь с местным учителем, пожилым, убелённым сединами человеком, он вспомнил его, даже вспомнил, как его звать. Вспомнил, как тот, почти всю ночь не давал ему заснуть и всё рассказывал и рассказывал о своей молодости, о том, как славно жилось до революции, какие тогда были послушные и умные дети. Как удивительно они были исполнительны. И всё время вставлял в свой рассказ одно предложение: « НКВД я уже не боюсь. Да, знаете ли, не боюсь. » Повторял эти слова не то, чтобы навязчиво, но довольно часто. Складывалось впечатление, что он специально провоцирует собеседника на нехороший поступок. А, может, у него задание такое было: спровоцировать человека на донос?
Григорий вспомнил, что и в прошлый раз он старался избавиться от навязчивого собеседника, да не сразу это получилось. Вот и теперь, едва поздоровавшись, Терентий Владиславович, именно так звали местного учителя, затянул свою «песню»:
– А ведь в ранешные времена, ещё до революции, таких пожаров, пожалуй, что и не было. Во всяком случае, я лично их не встречал. Да и не слышал о таком. Порядок был. Порядок. Следили за своими лесами. Объездчики работали. Строгости были. А теперь что? Одно безобразие. Кому вздумается, тот и идёт в лес. Вот вам и пожары. Кому вздумается.… Да, да, порядка не стало.
Терентий Владиславович вытирал крупное, мясистое лицо мятым, несвежим платком, усаживался поудобнее на единственный стул и принимался рассуждать дальше. Но Григорий, наученный горьким опытом, бесцеремонно перебил его, объявив, что он должен прибрать лошадь, так как уже вечереет.
– Да и вообще, нужно успеть пройти хоть одну улицу, определить по дворам, кому каким инструментом обзавестись на случай пожара. Кому топор, кому багор, а кому просто ведро.
– Вы действительно думаете, что нас ожидает опасность?