Собор Парижской Богоматери (сборник)
Шрифт:
За поиски и раскопки в некоторых местах Парижа и других местностях кладов, которые, как говорят, там были сокрыты, – хотя ничего не найдено, – сорок пять парижских ливров».
– Это значит закопать экю, чтобы выкопать су, – сказал король.
– «…За вставку в замке Турнель шести панно из белого стекла в том месте, где находится железная клетка, – тринадцать су… За изготовление и доставку по приказу короля в день праздника шутов четырех щитов с королевскими гербами, увитых розами, – шесть ливров… За новые рукава к старому камзолу короля – двадцать солей… За ящик сала, чтобы смазывать сапоги короля, – пятнадцать
– Дорогонько-таки обходятся эти звери, – сказал Людовик XI. – Ну, что делать! Это уж чисто царственная затея! Там есть один большой рыжий лев, которого я люблю за его ужимки… Мэтр Гильом, видели вы его?.. Правителям необходимо иметь таких диковинных животных. Нам, королям, собаками должны служить львы, кошками – тигры. Величие приличествует короне. Во времена языческие, когда народ приносил в жертву Юпитеру сто быков и сто овец, императоры давали сто львов и сто орлов. Это было грозно и величественно. Короли французские всегда слышали рычание этих животных вокруг своего трона. Однако отдадут справедливость, что я трачу на этих зверей гораздо меньше, чем мои предшественники, и что число львов, медведей, слонов и леопардов в моем зверинце значительно скромнее… Продолжайте, мэтр Оливье; мы только желали сообщить это нашим друзьям фламандцам.
Гильом Рим низко поклонился, между тем как Коппеноль со своей нахмуренной физиономией походил на одного из тех медведей, о которых говорил его величество. Король этого не заметил. Он омочил губы в кубке и выплюнул напиток, говоря:
– Фу! Мерзкий отвар!
Читавший продолжал:
– «За прокорм бездельника-бродяги, содержащегося шесть месяцев на бойне в ожидании решения своей участи, – шесть ливров четыре соля…»
– Это еще что? – прервал король. – Кормить того, кого следует повесить? Клянусь Пасхой, я не дам больше ни одного су на его прокорм. Оливье, переговори с господином д’Эстувилем и сегодня же вечером приготовь этого молодца к свадьбе с виселицей… Продолжай.
Оливье сделал знак ногтем против статьи о «бездельнике-бродяге» и продолжал:
– «Андриэ Кузену, главному палачу при парижском уголовном суде, шестьдесят парижских солей по определению и приказанию господина парижского префекта на покупку по распоряжению того же вышепоименованного господина префекта большого меча для обезглавления и казни лиц, осужденных судом за их проступки, а также за снабжение вышеупомянутого меча ножнами и всем необходимым; равно как за обновление и исправление старого меча, треснувшего и зазубрившегося при казни сеньора Людовика Люксембургского, в удостоверение чего…»
Король прервал его:
– Довольно. С удовольствием назначаю эту сумму. Против таких расходов я не возражаю. На это я никогда не жалел денег. Продолжай.
– «За переделку заново большой клетки…»
– Да, я знал, что недаром приехал я в эту Бастилию! – сказал король, опираясь обеими руками на ручки кресла. – Подожди, мэтр Оливье. Я хочу сам взглянуть на клетку. Прочтешь мне счет, пока я ее буду рассматривать… Господа фламандцы, пойдемте взглянуть. Это интересно.
Он встал, опираясь на руку своего собеседника, приказал знаком безмолвной личности, стоявшей у дверей,
У дверей кельи к царственной процессии присоединилась свита, состоявшая из закованных в железо воинов и маленьких пажей, несших факелы. Некоторое время король и его спутники шли в темной башне, по лестницам и коридорам, местами проделанным в самой толще стены. Комендант Бастилии шел во главе, приказывая отворять двери перед старым, согбенным, больным королем, кашлявшим во время пути. Перед каждой дверью всем, кроме старика, согбенного летами, приходилось нагибаться.
– Гм! – бормотал он сквозь десны, так как зубов у него не было. – Мы уж близки к дверям подземелья. В низенькую дверцу проходить согнувшись.
Наконец, пройдя через последнюю дверь, на которой было навешано столько замков, что их пришлось отпирать четверть часа, они вошли в большой высокий зал со стрельчатым сводом, посредине которого при свете факелов можно было рассмотреть массивный куб из камня, железа и дерева. Внутренность его была пуста. То была одна из клеток, предназначавшихся для государственных преступников и называвшихся «дочурками короля». В стенах куба было два или три окошечка, снабженных такой частой решеткой, что стекол совершенно не было видно. Дверью служила огромная плоская плита, как у могилы, – одна из тех дверей, которые отворяются лишь для того, чтобы войти. Только здесь мертвецом являлся живой человек.
Король стал медленно обходить сооружение, внимательно осматривая его, между тем как Оливье громко читал счет:
– «На поправку заново большой деревянной клетки из толстых бревен, рам и лежней, имеющей девять футов длины, при восьми ширины и семи высоты между полом и потолком и окованной железом, устроенной в одном из отделений одной из башен крепости Святого Антония и служащей помещением задержанному по приказу короля, нашего государя, узника, помещающегося в старой, развалившейся клетке. На вышеупомянутую новую клетку употреблено девяносто шесть бревен в ширину, пятьдесят два в длину и десять трехсаженных лежней. Заняты были постройкой девятнадцать плотников, обтесывавших, пригонявших и сколачивавших весь материал на дворе Бастилии в течение двадцати дней…»
– Дуб порядочный, – заметил король, постучав по углу сооружения.
– «…На клетку пошло, – продолжал читать Оливье, – двести двадцать толстых восьми-и девятифутовых железных брусьев, кроме некоторого количества среднего размера, с обручами, болтами и скрепами для упомянутых брусьев. Все это железо весит три тысячи семьсот тридцать пять фунтов, кроме восьми толстых колец для прикрепления клетки к полу, весящих вместе с гвоздями и скобками двести восемнадцать фунтов, не считая железных оконных решеток помещения, где поставлена клетка, дверных засовов и прочего…»
– Немало пошло железа, чтобы обуздать легкомыслие, – заметил король.
– «…Стоимость всего – триста семнадцать ливров пять солей семь денье».
– Клянусь Пасхой – немало! – воскликнул король. При этом любимом восклицании Людовика XI в клетке как будто что-то зашевелилось, послышались лязг цепей по полу и слабый голос, доносившийся словно из могилы:
– Государь, государь! Пощадите!
Говорившего нельзя было рассмотреть.
– Триста семнадцать ливров пять солей семь денье! – повторил Людовик XI.