Собор Парижской Богоматери (сборник)
Шрифт:
– Надо во что бы то ни стало уменьшить вред, причиняемый этими пушками, – сказал Анжольрас и затем крикнул: – Стреляйте в артиллеристов!
Все держались наготове. Баррикада, так долго до сих пор молчавшая, открыла адский огонь; шесть или семь залпов следовали один за другим, всю улицу заволокло густым туманом, и через несколько минут сквозь этот дым, нависший, как туман, который прорезывали огненные молнии, можно было различить, что две трети артиллеристов лежат под колесами пушек. Остальные между тем продолжали
– Вот это хорошо, – сказал кто-то, обращаясь к Анжольрасу. – Это успех.
Анжольрас покачал головой и ответил:
– Еще четверть часа такого успеха, и на баррикаде останется не больше десяти патронов.
Есть основание предполагать, что Гаврош слышал эти слова.
Вдруг Анжольрас увидел кого-то возле баррикады, снаружи, на улице, под выстрелами.
Гаврош взял в кабачке корзину из-под бутылок, выбрался на баррикаду через разрез и спокойно пересыпал в свою корзину патроны из патронташей солдат национальной гвардии, лежавших убитыми у самой баррикады.
– Что ты там делаешь? – спросил Анжольрас.
Гаврош поднял голову:
– Я наполняю корзину.
– Разве ты не видишь картечи?
– Да, точно дождь идет. Дальше?
Анжольрас крикнул:
– Вернись назад!
– Сию минуту, – ответил Гаврош и одним прыжком очутился среди улицы.
Рота, отступая, оставила за собой целый ряд трупов.
Около двадцати трупов лежало в разных местах на земле по всей улице. Гаврош видел перед собой двадцать патронташей, что обещало большой запас патронов для баррикады.
Дым застилал улицу точно туман. Кому приходилось видеть облако, опустившееся в ущелье между двумя отвесными скалами, тот может представить себе этот дым, сжатый и как бы сгущенный двумя тесными линиями высоких домов. Он медленно поднимался, беспрерывно в то же время возобновляясь; благодаря этому постепенно распространялась тьма, помрачавшая даже дневной свет. На этом же основании и противники, защищавшие противоположные концы улицы, едва различали друг друга, хотя расстояние тут было очень короткое.
Эта темнота, по всей вероятности, желательная и даже предвиденная начальниками, которым предстояло руководить атакой баррикады, как нельзя более благоприятствовала и Гаврошу.
Прячась в складках этой завесы, он, благодаря своему небольшому росту, мог пробраться по улице довольно далеко и, не будучи замеченным и не подвергаясь никакой особенной опасности, опустошил первые семь или восемь патронташей.
Он то ползал, то пробирался на четвереньках, держа корзину в зубах, сгибался, скользил и извивался как змея, пробираясь от одного убитого к другому и опустошая лядунки и патронташи с ловкостью обезьяны, грызущей орехи.
С баррикады, от которой он был еще довольно
– На случай если захочется пить, – сказал он, опуская ее в карман.
Продвигаясь вперед, он достиг наконец места, где туман стал гораздо прозрачнее, настолько прозрачнее, что линия стрелков регулярной пехоты, занимавшая место за насыпью, сложенной из булыжника, и стрелки городской национальной гвардии, занимавшие угол улицы, вдруг стали указывать друг другу на какой-то предмет, двигавшийся в дыму.
В тот момент, когда Гаврош забирал патроны у сержанта, лежавшего около тумбы, в труп ударила пуля.
– Гм! – проговорил Гаврош. – Они стали стрелять в мертвых.
Вторая пуля ударила в камень, как раз возле него. Третья опрокинула его корзину.
Гаврош поднял глаза и увидел, что в него стреляют национальные гвардейцы.
Он выпрямился во весь рост и с развевающимися по ветру волосами уперся руками в бока, вперил глаза в стрелявших в него солдат национальной гвардии и вызывающе запел песенку.
Потом он поднял корзину, сложил в нее, не оставляя ни одного, все упавшие на землю патроны и, подойдя еще ближе к стрелкам, стал опустошать другой патронташ. Там мимо него просвистела еще четвертая пуля. Гаврош продолжал петь.
Пятая пуля точно еще более подзадорила его.
Так продолжалось несколько времени.
Зрелище было и ужасное, и захватывающее. Гаврош, в которого стреляли, насмехался над стрелками. Казалось, что ему это даже доставляет большое удовольствие. Это был воробей, собирающийся заклевать охотника. На каждый выстрел он отвечал куплетом. Стреляли безостановочно и все время давали промахи. На каждый выстрел он отвечал куплетом. Солдаты национальной гвардии и солдаты регулярной пехоты смеялись, целясь в него. Он ложился, потом вставал, прятался за угол двери, потом вскакивал, исчезал, потом опять показывался, уходил и возвращался, сердился на картечь и в то же время собирал патроны, опустошал патронташи и наполнял свою корзинку. Бунтовщики, задыхаясь от волнения, следили за ним глазами. Баррикада дрожала от страха, а он пел. Пули гнались за ним, но он был проворнее их.
Он играл в прятки со смертью.
Но вот одна пуля, меткая и коварная, настигла храброго мальчугана. Гаврош зашатался и упал. С баррикады раздался крик ужаса. Гаврош приподнялся, тонкая струйка крови стекала по его лицу. Он поднял обе руки кверху, взглянул в ту сторону, откуда раздался выстрел, и снова запел. Но кончить куплет ему не удалось: вторая пуля навеки оборвала его песенку. Гаврош зашатался, упал лицом на мостовую и уже больше не шевелился. Отважная душа маленького ребенка отлетела.