Собор Парижской Богоматери (сборник)
Шрифт:
– Надеюсь, никто не решится взять к себе это чудовище, – сказала ла Гольтьер.
– Ах, боже мой! – сокрушалась Агнеса. – Как мне жаль бедных кормилиц приюта для подкидышей, который находится в конце переулка, на берегу, рядом с жилищем архиепископа… Каково им будет, если придется кормить такое чудовище!.. Я бы на их месте предпочла кормить своей грудью настоящего вампира…
– Ну и простота же вы, ла Герм! – вскричала Жанна. – Разве вы не видите, что этому маленькому страшилищу по меньшей мере года четыре и что он нуждается не в груди, а скорее в хорошем куске мяса?
И действительно, маленькое «страшилище» (мы
В эту толпу вмешалась и госпожа Алоиза Гондлорье, богатая и знатная дама, которая вела за руку хорошенькую девочку лет шести и тащила за собой длинное покрывало, прикрепленное к золотому рогу ее головного убора. Дама остановилась, чтобы тоже взглянуть на злополучное маленькое существо, корчившееся и кричавшее в яслях, между тем как ее дочь, прелестная Флёр де Лис, разодетая в шелк и бархат, водила своим крохотным пальчиком по прибитой к яслям надписи: «Подкидыши».
– Фу, какая гадость! – с отвращением проговорила дама. – Я думала, что сюда кладут только детей.
И она поспешно пошла дальше, бросив на блюдо серебряный флорин, гордо звякнувший между лежавшими там медяками. Бедные сестры общины Этьен-Годри вытаращили глаза при виде такой небывалой щедрости.
Вслед за этим подошел кичившийся своей ученостью Роберт Мистриколь, королевский протонотариус, державший под мышкою одной руки толстый молитвенник, а под другой – руку своей супруги Гильометы, урожденной ла Мерес. Таким образом он имел при себе оба свои регулятора: духовный и светский.
– Подкидыш! – проговорил он, рассмотрев метавшееся в мешке существо. – Гм… По всей вероятности, его нашли на берегу реки Флегетона.
– У него виден только один глаз, а другой закрыт каким-то желваком, – заметила бывшая девица ла Мерес.
– Это не желвак, – возразил мэтр Роберт Мистриколь, – это – яйцо; оно содержит в себе другого такого же демона с таким же яйцом, в котором тоже сидит демон. И так далее… до бесконечности.
– Откуда ты это знаешь? – спросила Гильомета.
– Знаю, вот и все! – ответил протонотариус.
– Господин протонотариус, – обратилась к нему Гошер, – что, по вашему мнению, предвещает этот странный найденыш?
– Величайшее бедствие, – изрек мэтр Мистриколь.
– Ах ты, господи! – вскричала одна старуха в толпе. – Неужели мало того, что у нас в прошлом году была такая сильная чума, а теперь, говорят, еще англичане собираются высадиться в Гарфле?
– Еще, чего доброго, – подхватила другая старуха, – королева не приедет в Париж в сентябре. А торговля и без того идет так плохо.
– По-моему, – сказала Жанна де ла Тарм, – для парижских бедняков было бы лучше, если бы этот маленький колдун был положен на костер, а не в ясли.
– Да, на хорошенький пылающий костер! –
– Действительно, это было бы благоразумнее, – подтвердил и Мистриколь.
В толпе уже несколько минут стоял молодой священник, внимательно прислушиваясь к тому, что говорили монахини и протонотариус. У него были широкий лоб, глубокий взгляд, суровое выражение лица. Он молча отстранил толпу, посмотрел на «маленького колдуна» и положил на него руку. Да и пора было, потому что все эти старые ханжи уже начали предвкушать наслаждение при мысли о «хорошеньком пылающем костре».
– Я беру этого ребенка к себе, – произнес молодой священник.
И, завернув подкидыша в свою сутану, он быстро ушел с ним, провожаемый полными ужаса взглядами присутствующих. Через минуту он уже скрылся за Красной дверью, соединявшей в то время церковь с монастырем.
Когда первое изумление прошло, Жанна де ла Тарм наклонилась к уху Генриетты де ла Гольтьер и прошептала:
– Разве я не говорила вам, сестра, что этот молодой клирик, Клод Фролло, колдун?
II. Клод Фролло
Клод Фролло действительно не был обыкновенною личностью.
Он принадлежал к одному из тех семейств среднего состояния, которые на грубом языке прошлого столетия причислялись то к высшей буржуазии, то к низшему дворянству. Семейство это унаследовало от братьев Паклэ ленный земельный участок Тиршап, зависевший от епископа Парижского; двадцать один дом, расположенный на этом участке, были в тринадцатом столетии предметом бесконечных судебных тяжб. В качестве владельца этого лена Клод Фролло принадлежал к числу тех феодалов, которые имели притязание на взимание сборов в Париже и его предместьях. Его имя долгое время красовалось между леном Танкарвиль, принадлежавшим мэтру Франсуа ле Рец, и леном Турского коллежа в списке упомянутых феодалов, хранившемся в архиве монастыря Сен-Мартен-де-Шан.
Родители Клода Фролло со дня рождения сына предназначили его к духовному званию. Читать его учили по-латыни и очень рано привили ему привычку держать глаза опущенными и говорить тихим голосом. Совсем еще маленьким он был отдан отцом в коллеж Торши, в квартале Университета. Там он и вырос над молитвенником и словарем.
Впрочем, Клод и от природы был ребенком серьезным, тихим и задумчивым. Он отлично учился, быстро запоминал, никогда не шумел во время рекреаций, не участвовал в вакханалиях улицы Фуар, не знал, что такое dare alapas et capilos laniara [51] , и никак не обнаружился в том мятеже 1473 года, который был занесен летописцами в хронику под громким названием «шестой университетской смуты». Лишь изредка он позволял себе вместе с другими осмеивать бедных учеников коллежа Монтегю за их capettes (плащи с капюшонами), по которым они получили свое прозвище, или бурсаков коллежа Дормана за их тонзуры и трехцветные кафтаны из зеленовато-синего, голубого и фиолетового сукна – «azurini coloris et bruni», как сказано в хартии кардинала «Четырех корон».
51
Давать пощечины и вырывать волосы (лат.).