Собор Парижской Богоматери. Вечные истории
Шрифт:
– Клянусь душой, это вы там, Жоаннес Фролло де Молендино! – кричал один из них другому, белокурому бесенку с хорошенькой лукавой рожицей, примостившемуся на акантах капители. – Недаром вам дали прозвище Жеан Мельник, ваши руки и ноги и впрямь походят на четыре крыла ветряной мельницы. Давно вы здесь?
– По милости дьявола, – ответил Жоаннес Фролло, – я торчу здесь уже больше четырех часов, надеюсь, они зачтутся мне в чистилище! Еще в семь утра я слышал, как восемь певчих короля сицилийского пропели у ранней обедни в Сент-Шапель «Достойную».
– Прекрасные певчие! – ответил собеседник. – Голоса у них тоньше, чем острие их колпаков. Однако перед тем как служить обедню господину святому Иоанну, королю следовало бы осведомиться, приятно ли господину Иоанну слушать эту гнусавую латынь с провансальским акцентом.
– Он заказал обедню, чтобы дать заработать этим проклятым певчим сицилийского короля! – злобно крикнула какая-то старуха из теснившейся под окнами толпы. – Скажите на милость! Тысячу парижских ливров за одну обедню! Да еще из налога за право продавать морскую рыбу в Париже!
– Помолчи, старуха! – вмешался какой-то важный толстяк, все время зажимавший себе нос из-за близкого соседства с рыбной торговкой. – Обедню надо бы отслужить. Или вы хотите, чтобы король опять захворал?
– Ловко сказано, господин Жиль Лекорню [8] , придворный меховщик! – крикнул ухватившийся за капитель маленький школяр.
Оглушительный взрыв хохота приветствовал злополучное имя придворного меховщика.
– Лекорню! Жиль Лекорню! – орали одни.
8
Лекорню – по-французски произносится так же, как le cornu, что означает «рогатый».
– Cornutus et hirsutus! [9] – вторили другие.
– Чего это они гогочут? – продолжал маленький чертенок, примостившийся на капители. – Ну да, почтеннейший Жиль Лекорню, брат Жеана Лекорню, дворцового судьи, сын мэтра Майе Лекорню, главного смотрителя Венсенского леса; все они граждане Парижа, и все до единого женаты.
Толпа совсем развеселилась. Толстый меховщик молча пытался ускользнуть от устремленных на него со всех сторон взглядов, но тщетно он пыхтел и потел. Как загоняемый в дерево клин, он, силясь выбраться из толпы, достигал лишь того, что его широкое апоплексическое, побагровевшее от досады и гнева лицо только плотнее втискивалось между плеч соседей.
9
Рогатый и косматый! (лат.)
Наконец один из них, такой же важный, коренастый и толстый, пришел ему на выручку:
– Какая мерзость! Как смеют школяры так издеваться над почтенным горожанином? В мое время их за это отстегали бы прутьями, а потом сожгли бы на костре из этих самых прутьев.
Банда школяров расхохоталась.
– Эй! Кто это там ухает? Какой зловещий филин?
– Стой-ка, я его знаю, – сказал один, – это мэтр Андри Мюнье.
– Один из четырех присяжных библиотекарей Университета, – подхватил другой.
– В этой лавчонке всякого добра по четыре штуки [10] , – крикнул третий, – четыре нации, четыре факультета, четыре праздника, четыре эконома, четыре попечителя и четыре библиотекаря.
– Отлично, – продолжал Жеан Фролло, – пусть же и побеснуются вчетверо больше!
– Мюнье, мы сожжем твои книги!
– Мюнье, мы вздуем твоего слугу!
– Мюнье, мы потискаем твою жену!
– Славная толстушка госпожа Ударда!
– А как свежа и весела, точно уже овдовела!
10
В средневековом Парижском университете было четыре факультета: богословский, юридический, медицинский и факультет искусств. Последний состоял из четырех национальных групп: французской, пикардийской, нормандской и английской (которая при Карле VI, после войны с Англией, была переименована в германскую).
– Черт бы вас побрал! – прорычал мэтр Андри Мюнье.
– Замолчи, мэтр Андри, – не унимался Жеан, все еще продолжавший цепляться за свою капитель, – а то я свалюсь тебе на голову!
Мэтр Андри посмотрел вверх, как бы определяя взглядом высоту столба и вес плута, помножил в уме этот вес на квадрат скорости и умолк.
Жеан, оставшись победителем, злорадно заметил:
– Я бы непременно так и сделал, хотя и прихожусь братом архидьякону.
– Хорошо тоже наше университетское начальство! Даже в такой день, как сегодня, ничем не отметило наших привилегий! В Городе потешные огни и майское дерево, здесь, в Ситэ, мистерия, избрание папы шутов и фламандские послы, а у нас в Университете – ничего.
– Между тем на площади Мобер хватило бы места! – сказал один из школяров, устроившихся на подоконнике.
– Долой ректора, попечителей и экономов! – крикнул Жеан.
– Сегодня вечером следовало бы устроить иллюминацию в Шан-Гальяр из книг мэтра Андри, – продолжал другой.
– И сжечь пульты писарей! – крикнул его сосед.
– И трости педелей!
– И плевательницы деканов!
– И буфеты экономов!
– И хлебные лари попечителей!
– И скамеечки ректора!
– Долой! – пропел им в тон Жеан. – Долой мэтра Андри, педелей, писарей, медиков, богословов, законников, попечителей, экономов и ректора!
– Да это просто светопреставление! – возмутился мэтр Андри, затыкая себе уши.
– А наш ректор легок на помине! Вон он появился на площади! – крикнул один из сидевших на подоконнике.
Кто только мог, повернулся к окну.
– Неужели это в самом деле наш достопочтенный ректор, мэтр Тибо? – спросил Жеан Фролло Мельник. Повиснув на одном из внутренних столбов, он не мог видеть того, что происходило на площади.
– Да, да, – ответили ему остальные, – он самый, мэтр Тибо, ректор!
Действительно, это был ректор и все университетские сановники, пересекавшие в эту минуту площадь Дворца и торжественно направлявшиеся навстречу послам. Школяры, тесно облепившие подоконник, приветствовали шествие язвительными насмешками и ироническими рукоплесканиями. Ректору, который шел впереди, пришлось выдержать первый залп, и залп этот был жесток.
– Добрый день, господин ректор! Эй! Здравствуйте же!
– Каким образом очутился здесь этот старый игрок? Как он расстался со своими костяшками?