Собор
Шрифт:
Что-то с ним было нехорошо. Знаете, возьмется что-нибудь делать, засуетится, тыща ненужных движений, да все как-то срыву, с маху, а дело ни с места. И взгляд странный, то на вас остановится, то в сторону скользнет, то снова на вас.
Детишек трое — две девчушки кудрявенькие, лет четырех-пяти, и парнишка, совсем малыш, за ними хвостиком.
— Какие ребятишки симпатичные, — сказал я. — Ну ладно, надо мне дальше двигать. Вам, думаю, захочется фамилию на почтовом ящике сменить.
— Верно, — сказал Марстон, — верно. Займусь этим через денек-другой. Но мы не ждем пока писем ниоткуда. Во всяком случае, не скоро.
— Ну, как знать, — говорю, — всякие штуки выкидывает эта старая почтовая сумка, когда и не ждешь. Не вредно и подготовиться. — Я было
— Да нет, спасибо, — говорит.
Тут она вставляет:
— Да не ищет он работу.
— Ну ладно, тогда до свиданья.
— Пока, — говорит Марстон.
А она — ни словечка.
Это, значит, было в субботу, как раз накануне Дня памяти [3] . В понедельник нам дали выходной, и я не был в том квартале до самого вторника. Не скажу, чтоб я очень удивился, когда увидел, что прицеп во дворе как стоял, так и стоит. Но что до сих пор не разгружен — это уж ни в какие ворота! Какие-то вещички, примерно треть того, что там было, перекочевали на веранду: кресло, кухонный хромированный стул и большой картонный ящик с одеждой. Он стоял открытый. Еще какая-то часть, думаю, была внесена в дом, а остальное — не меньше половины — так и ни с места. Ребятишки подбирали с земли какие-то палочки, стучали по крыльям прицепа, вроде гвозди забивали, лазали в него через откинутый задний борт, снова вылезали. Папочки и мамочки нигде и видно не было.
3
День памяти — 30 мая, в США — День памяти погибших в войнах.
В четверг я опять увидел этого парня во дворе и напомнил про почтовый ящик.
— Никак не соберусь, — говорит. — Все руки не доходят.
— Ну да, — говорю. — Все-таки времени требует. Когда переезжаешь на новое место, столько всего надо. Коулы — это те, что раньше здесь жили, выехали всего за два дня до вашего приезда. Ему предложили хорошую работу в Юрике. В Управлении по делам рыболовства и охоты.
Марстон погладил бородку и отвел глаза, вроде занят своими мыслями.
— Ну, увидимся, — говорю.
— Пока, — отвечает.
Ну, коротко говоря, он так и не собрался поменять табличку на ящике. Приду, бывало — а уж времени порядком прошло, — с каким-нибудь почтовым отправлением на их адрес, а он посмотрит:
— Марстонам? — скажет. — Ну да, это нам, наша фамилия Марстон… Надо будет как-нибудь сменить табличку на ящике. Или просто достану банку краски и закрашу старую. Как их там звали — Коулы? — а глаза все время туда-сюда, туда-сюда. Потом посмотрит на меня как-то искоса и дернет подбородком. И все. Так и не собрался сменить табличку на ящике. А мне что? Я наплевал и забыл.
Хочешь не хочешь, а сплетни до тебя доходят. То, слышу, рассказывают, что он — тюремная пташка, что вроде отпущен под честное слово и должен был уехать из Сан-Франциско — обстановка там нездоровая. Поэтому, мол, и поселился у нас в Аркате. Женщина эта, говорили, и вправду его жена, только все дети — не от него. Другие говорили, что преступник-то он преступник, только в тюрьме ни в какой не сидел и в Аркате скрывается от полиции. Только у нас немногие бы подписались под этим. Не похож он был на такого, не мог бы настоящее преступление совершить. Зато, мне кажется, большинство у нас приняло как истину самую страшную сплетню. Во всяком случае, именно эта история в Аркате больше всего была в ходу. Женщина-то — наркоманка, как утверждали сплетники, и муж привез ее сюда избавиться от страшной привычки. В подтверждение рассказывали, как Салли Уилсон нанесла Марстонам визит. Салли Уилсон из добровольного общества «Поздравляем с приездом». Она
— Ну кто их знает, — бывало, говорю в ответ на эти россказни. — Не скажите. Ему бы на работу устроиться.
Что там ни говори, а только я уверен, там, в Сан-Франциско, у них хватало неприятностей. Неважно каких. Вот они и решили смотать удочки. Хотя зачем им было в Аркату ехать, не могу понять. Ведь не работу искать они к нам приехали.
Первые недели не очень-то много им почты приходило, и говорить не о чем: в основном рекламные проспекты из всяких фирм. Потом изредка стали приходить письма, одно-два в неделю. Когда я к их дому подходил, порой видел кого-нибудь из них у крыльца или во дворе. А порой — никого. Зато ребятишки вечно тут крутились. Забегут в дом на минутку — и опять во двор. Или на соседнем незастроенном участке играют. Надо сказать, еще когда они въезжали, дом и участок не больно-то хорошо выглядели, это верно. Но уж теперь! Жалкие остатки газона пожелтели и высохли, повсюду повылезали здоровенные сорняки… Смотреть противно. Я так понял, что старик Джесопп приходил пару раз, говорил, включите, мол, воду, полейте лужайку, Они сказали, что у них шланга нет и купить не могут. Ну он им оставил свой. Потом смотрю, ребятишки с этим шлангом играют на пустыре. Тем дело и кончилось. Пару раз видел около дома белый спортивный автомобиль. Маленький. И номер не наш.
Один-единственный раз мне довелось с самой этой женщиной дело иметь. Письмо им пришло, доплатное, пять центов доплаты. Ну и пришлось позвонить у двери. Открыла одна из девчушек, впустила меня и побежала свою мамочку звать. В доме был беспорядок: старая мебель расставлена как попало, одежки тут и там разбросаны. Но нельзя сказать, что грязно. Может, не прибрано, только не грязно, нет. У стены большой комнаты — кушетка и кресло. Под окном — кирпичи, на них — доски: книжная полка, вся книгами забита, дешевыми, в бумажных обложках. В углу — лицом к стене — груда картин. А чуть сбоку — мольберт, и на нем — еще одна картина, простыней закрыта.
Я свою сумку поудобней приладил и стою себе с места не сходя. Только уж жалею, что сам этот пятак не уплатил. Поглядываю на мольберт, на закрытую простыней картину. Совсем уж было собрался пододвинуться и приподнять простыню, да тут услышал шаги.
— Чем могу быть полезна? — произносит, выходя в переднюю. Дружелюбия — ни на грош.
Отдаю честь, как положено, и говорю:
— Вам письмо доплатное, пять центов доплаты, будьте любезны.
— Разрешите взглянуть? От кого же это? A-а, это от Джерри! Вот чудак! Прислал письмо без марки! Ли, — позвала она, — иди сюда. Пришло письмо от Джерри.
Марстон пришел, только радости на его лице не больно-то много было. Я переступил с ноги на ногу. Ждал.
— Пять центов, — сказала она. — Придется заплатить, раз уж нам пишет старина Джерри. Вот, возьмите. А теперь — всего хорошего.
Так оно и шло, таким манером. А по правде сказать, какие уж там манеры! Не скажу, что все тут к ним привыкли, не такой народ были эти Марстоны, чтоб к ним можно было привыкнуть. Просто со временем перестали обращать на них внимание. Ну, конечно, некоторые по-прежнему глазели на его бороду, если он попадался им навстречу где-нибудь на улице или в супермаркете. Но этим дело и ограничивалось, историй разных про них в Аркате уже не рассказывали.