Собор
Шрифт:
Дорогой, у мамы сегодня днем дела, она вернется поздно. Никуда не уходи, дождись кого-нибудь из нас.
Любящая тебя мамочка.
Я смотрю на слово «любящая» и подчеркиваю его. Потом замечаю слово «кого-нибудь». Интересно, оно пишется вместе или через черточку?
Я еду мимо ухоженных ферм, посевов овса и сахарной свеклы, яблочных садов и лугов. Потом картина меняется: вместо домов — лачуги, вместо садов — леса. Появляются горы, а справа, далеко внизу, проглядывает речка Начес.
Меня догоняет зеленый пикап и долгое время держится за мной. Я время от времени неожиданно сбрасываю скорость, надеясь, что он обгонит меня. Потом резко жму на газ. И тоже ни с того ни с сего. Приходится до боли сжимать руль.
На длинном прямом отрезке он начинает обгонять меня. Какое-то время едет рядом. Стриженный «ежиком» мужчина в синей рабочей блузе. Мы внимательно оглядываем друг друга. Потом он машет мне рукой, сигналит и уезжает вперед.
Я ищу место, где можно остановиться. Останавливаюсь и выключаю мотор. Снизу доносится шум реки. Потом я слышу, что пикап возвращается.
Я запираю дверцы и поднимаю стекла.
— У вас все в порядке? — спрашивает мужчина. Он стучит по стеклу. — Что-нибудь случилось? — Опираясь на машину, наклоняется к боковому стеклу.
Я смотрю на него. А что мне еще делать?
— У вас там все в порядке? С чего это вы заперлись?
Я качаю головой.
— Опустите стекло. — Он тоже качает головой, потом бросает взгляд на шоссе и снова смотрит на меня. — Сейчас же опустите стекло.
— Прошу вас, — говорю я. — Мне надо ехать.
— Откройте дверь, — орет он, словно не слыша меня. — Вы задохнетесь.
Он разглядывает мою грудь, ноги. Разглядывает совершенно откровенно.
— Эй, красотка, — говорит он. — Я ведь только помочь хочу.
Гроб завален гирляндами цветов. Едва я сажусь, раздаются звуки органа. Входящие рассаживаются. Я замечаю мальчика в расклешенных брюках и рубашке с короткими рукавами. Открывается дверь, в зал плотной группой входят родные усопшей и идут в занавешенный правый придел. Скрипят стулья, люди устраиваются поудобнее. Красивый блондин в красивом черном костюме встает перед сидящими и просит нас преклонить головы. Сначала он молится о нас, живых, а потом и о душе покойной.
Вместе с другими я подхожу к гробу. Потом медленно иду к выходу, и вот я уже снаружи, где ярко светит солнце. Передо мной по лестнице, прихрамывая, спускается женщина. Внизу она оборачивается ко мне и говорит:
— Поймали его. Слабое, конечно, утешение. Арестовали сегодня утром. Я по радио слышала. Парень из нашего же городка.
Мы делаем несколько шагов по нагретой солнцем дорожке. Присутствовавшие на отпевании уже заводят машины. Я хватаюсь за столбик. Отполированные капоты и крылья машин слепят глаза. У меня кружится голова.
Я говорю:
— Всех не переловят. Их не так уж мало.
— Я эту девочку знала еще совсем крохой, — говорит женщина. — Она частенько заходила ко мне, я пекла для нее печенье, а она ела его и смотрела телевизор.
Когда я возвращаюсь домой, Стюарт сидит у стола со стаканом виски. Мне вдруг кажется, что с Дином случилось что-то страшное.
— Где он? — говорю я. — Где Дин?
— На улице, — говорит мой муж.
Он допивает виски и встает. Говорит:
— Я, кажется, знаю, чего тебе не хватает.
Одной рукой он обнимает меня за талию, а другой начинает расстегивать жакет, а потом и блузку.
— Все остальное потом, — говорит он.
Говорит что-то еще. Но я уже не прислушиваюсь. Я ничего не слышу, когда так много воды вокруг.
— Правильно, — говорю я, помогая ему расстегивать пуговицы. — Пока не пришел Дин. Скорее.
Уздечка
Из окна мне видно, как старый «универсал» — судя по номеру, из Миннесоты — въезжает на нашу стоянку. Впереди сидят мужчина и женщина, сзади — двое мальчишек. На дворе июль, в тени под сорок. Приехавшие вконец измучены. Машина набита чемоданами, коробками, свертками и прочим. Позднее мы с Харли узнали, что в Миннесоте банк забрал у них за долги дом, пикап, трактор, весь фермерский инвентарь и коров.
Люди в машине, будто собираясь с силами, минуту сидят неподвижно. Кондиционер в нашей квартире гудит от натуги. Харли во дворе косит газон. На переднем сиденье что-то обсуждают, потом он и она выходят из машины и направляются к крыльцу. Я проверяю, в порядке ли прическа, и жду, когда они во второй раз позвонят в дверь. Затем иду открывать.
— Вы хотите снять квартиру? — спрашиваю я. — Входите, здесь прохладно. — Я провожаю их в гостиную. В гостиной я занимаюсь делами. Здесь я принимаю квартплату, выписываю квитанции и говорю с клиентами. А еще я делаю прически. Я — мастер-модельер. Так написано на моей визитной карточке. Не люблю слова парикмахер. Несовременное оно какое-то. В углу гостиной стоит специальное кресло, есть у меня и сушка для волос, которая крепится к спинке кресла. Там же и раковина, которую Харли установил несколько лет назад. Рядом с креслом — столик с журналами. Журналы старые. Некоторые уже без обложек. Но пока сушатся волосы, человеку безразлично, что листать.
Мужчина называет свое имя:
— Меня зовут Холитц.
Он говорит, что она его жена. Но она на меня не смотрит. Она разглядывает свои ногти. Оба — она и Холитц, — несмотря на приглашение, продолжают стоять. Он говорит, что хотел бы снять меблированную квартиру.
— Сколько вас? — Вопрос этот я задаю по привычке. Я знаю, сколько их. Я видела двух ребят на заднем сиденье. Два и два — четыре.
— Я, жена и мальчики. Им тринадцать и четырнадцать, они, как всегда, будут жить вместе, в одной комнате.
Она скрестила руки на груди, вцепилась в рукава своей блузки. На кресло и раковину посмотрела так, будто ничего подобного в жизни не видела. Может, и не видела.
— Я делаю прически, — говорю я.
Она кивает. Потом оценивающе смотрит на мой фикус. На нем ровно пять листьев.
— Надо полить, — говорю я. Подхожу и трогаю листья. — Здесь все надо поливать. Воздух тут очень уж сухой. В хороший год дождь идет всего раза три. Ничего. Привыкнете. Мы же привыкли. Но кондиционеры у нас в каждой квартире.