Собор
Шрифт:
— Понял, дружище. Все нормально. Это бывает. Не переживайте, — сказал он. — Окажите мне услугу. Мне кое-что в голову пришло. У вас найдется плотная бумага? И ручка. Мы сейчас кое-что сделаем — вместе нарисуем собор. Надо только найти ручку и плотную бумагу. Поищите, дружище.
Пришлось идти наверх. Ноги подгибались от слабости. Будто я долго бежал. Поискал в комнате жены. В корзиночке на столе нашел несколько шариковых авторучек. Но где достать бумагу, которую он просит?
Внизу, на кухне, нашелся пустой бумажный пакет из-под лука. Вытряхнув шелуху, я принес
Слепой встал с дивана и сел на ковер рядом.
Он ощупал бумагу. Сверху, снизу, с боков. Края, даже края. Ощупал углы.
— Хорошо, — сказал он. — Хорошо. Начнем.
Он нащупал мою руку, в которой я держал ручку. Сжал мою руку своей.
— Вперед, дружище, рисуйте, — сказал он. — Рисуйте. У вас получится. Я буду рисовать с вами. Все будет в порядке. Начинайте, говорю вам. У вас получится. Рисуйте.
Вот я и начал. Сначала нарисовал коробочку, похожую на дом. Это вполне мог быть и мой дом. Потом подрисовал крышу. Над крышей нарисовал два шпиля. Умора, так и психом стать недолго!
— Великолепно, — сказал он. — Фантастика. Вы молодец, — сказал он. — Наверняка даже не подозревали, что способны на такое, верно, дружище? В нашей жизни вообще много странного. Продолжайте. Смелее.
Я прорезал арочные окна. Нарисовал контрфорсы. Навесил большие двери. Все рисовал и рисовал. Телевизионные передачи закончились. Я отложил ручку и размял пальцы. Слепой начал ощупывать бумагу. Он притрагивался кончиками пальцев к рисунку и кивал головой.
— Хорошо получается, — сказал слепой.
Я снова взял ручку, а он снова нащупал мою руку. Я продолжал. Я рисовать не умею. Но тем не менее рисовал.
Жена проснулась и наблюдала за нами. Она сидела на диване в распахнутом халате. Потом сказала:
— Что это вы делаете? Можете объяснить?
Я ничего не ответил.
Слепой сказал:
— Рисуем собор. Вдвоем, — сказал он ей. — Нажимайте сильнее, — сказал он мне. — Вот так. Хорошо. Прекрасно. У вас, дружище, получается. Знаю, получается. Вы и не подозревали, что можете. Но ведь можете, правда? Осталось совсем немного. Понимаете? Потерпите еще немножко. Есть у нас еще порох в пороховнице, — сказал он. — Теперь нарисуем людей. Что же это за собор без людей?
Жена сказала:
— Что происходит, Роберт, что вы делаете? Что происходит?
— Все в порядке, — сказал он ей. — Теперь закройте глаза, — сказал он мне.
Я закрыл. Сразу же, как он сказал.
— Закрыли? — сказал он. — Не подсматривайте.
— Закрыл, — сказал я.
— Не открывайте, — сказал он. — Не останавливайтесь. Рисуйте.
Мы продолжали рисовать. Его пальцы оседлали мои. Ничего подобного я в жизни не испытывал.
— Кажется, все. Вроде получилось, — сказал он. — Взгляните. Нравится?
Но мне хотелось еще немного посидеть с закрытыми глазами. Мне казалось, что открывать их пока не следует.
— Ну? — сказал он. — Видите?
Я все еще не открывал глаз. Я был у себя дома. Это я знал. Но у меня появилось ощущение, будто стен вокруг
— Вот это да, — сказал я.
Как же много воды вокруг
Мой муж сидит и ест. Но я сомневаюсь, что он по-настоящему голоден. Поставив локти на стол, он жует и смотрит в одну точку. Переводит взгляд на меня и отворачивается. Вытирает рот салфеткой. Пожимает плечами и продолжает жевать.
— Чего ты на меня уставилась? — говорит он. — В чем дело? — и откладывает вилку в сторону.
— Я и не думала на тебя смотреть, — говорю я и качаю головой.
Звонит телефон.
— Не подходи, — говорит он.
— Может, это твоя мать, — говорю я.
— Тогда послушай, но сразу не отвечай, — говорит он.
Я поднимаю трубку и слушаю. Мой муж перестает жевать.
— Ну что, опять? — говорит он, когда я молча кладу трубку на рычаг. Снова принимается за еду. Но вдруг швыряет салфетку прямо в тарелку. — Черт возьми, почему люди не могут не совать нос в чужие дела? Может быть, ты мне скажешь, в чем я не прав? Я там был не один. Мы все обсудили и решили сообща. На кой дьявол нам было тащиться целых пять миль до машины? И нечего корчить из себя судью! Ты слышишь?
— Ты же знаешь, — говорю я.
Он говорит:
— Что я знаю, Клэр? Скажи, что я должен знать. Я знаю только одно. — Он, как ему кажется, выразительно смотрит на меня. — Она уже была мертвая. О чем я, конечно, как и все мы, весьма сожалею. Но она была мертвая.
— В том-то и дело, — говорю я.
Он снимает локти со стола. Отшвыривает стул. Вытаскивает сигареты и, прихватив банку пива, уходит в сад. В окно я вижу, как он усаживается в шезлонг и снова берет газету.
Его имя напечатано на первой полосе. Вместе с именами его друзей.
Я стою с закрытыми глазами и крепко держусь за край раковины. Одним махом сметаю всю посуду из сушилки на пол.
Он не шевелится. Я уверена, что он слышал. Он едва приподнимает голову, словно прислушивается. Но даже не оборачивается.
Он, и Гордон Джонсон, и Мел Дорн, и Верн Уильямс любят покер, боулинг и рыбалку. На рыбалку они ездят весной и в начале лета, пока еще не прибыли на отдых многочисленные родственники. Все четверо — приличные люди, примерные мужья и отцы, хорошие работники. У всех есть сыновья или дочери, которые ходят в школу вместе с нашим сыном Дином.
Так вот, в прошлую пятницу эти примерные мужья и отцы отправились на речку Начес. Оставив машину в горах, они пошли к месту рыбалки пешком. С собой захватили спальные мешки, еду, карты и виски.
Девушку они заметили еще до того, как разбили лагерь. На нее наткнулся Мел Дорн. Она была совершенно голая. Запутавшись в низко склонившихся ветвях дерева, она лежала у самого берега.
Мел позвал остальных. Они обсудили, что делать дальше. Один из них — мой Стюарт не говорит кто — сказал, что они должны немедленно ехать назад. Другие, отводя взгляд в сторону, сказали, что они против. Они-де устали, время позднее, и девушка эта никуда не денется.