Собор
Шрифт:
— У тебя вообще нет друзей. Вот так-то. Кроме того, у него, черт возьми, недавно умерла жена! Ты что, не понимаешь? У человека жена умерла!
Я промолчал. Она немного рассказала о жене слепого. Ее звали Бьюла. Бьюла! Надо же! Такие имена только у цветных и бывают.
— Он был женат на негритянке? — спросил я.
— Ты что, рехнулся? Спятил, да? — Она взяла картофелину. Картофелина выскользнула у нее из рук и закатилась под плиту. — Что с тобой? Напился?
— Просто спросил, — сказал я.
Вот тогда жена и обрушила на меня массу подробностей, до которых мне, собственно, и дела не было. Но я налил себе виски с содовой и сел у кухонного стола: слушать. Постепенно получилась такая картина.
Бьюла начала работать у слепого в то лето, когда моя жена уехала из Сиэтла. Очень скоро Бьюла и слепой поженились, сочетались церковным браком. Свадебная церемония была очень скромной — кому охота идти на такую свадьбу? — новобрачные да священник с женой. Но это все же был настоящий церковный брак. Он говорил, что так захотела Бьюла. Видимо, уже и тогда у Бьюлы был рак горла. Восемь лет они были неразлучны — неразлучны, это словечко моей жены, — а потом здоровье Бьюлы резко ухудшилось. Она умерла в больнице Сиэтла. Слепой сидел у кровати и держал ее за руку. Они поженились, вместе жили и работали, спали вместе, — как же без этого-то? — а потом ему пришлось похоронить ее. И при всем этом слепой, черт бы его побрал, понятия не имел, как выглядит эта женщина. Это выше моего разумения. Мне стало даже жаль его. А потом я подумал, до чего же тяжело приходилось его жене. Вообразите женщину, которую возлюбленный никогда не видит. Женщину, которой не говорят даже самого простого комплимента. Женщину, муж которой никогда не знает, грустное у нее лицо или веселое. Она могла вообще не пользоваться косметикой — а какая ему разница? Взбреди ей такое в голову — и она могла бы выкрасить лицо зеленой краской, засунуть булавку в нос, носить желтые брюки с розовыми туфлями — все едино! И вот она умирает, слепой держит ее руку, из невидящих глаз льются слезы — я будто сейчас вижу это; может, перед смертью она подумала: скоро я умру, а он так и не узнает, как я выгляжу. После смерти жены у Роберта осталось немного денег, полученных по страховке, и половинка мексиканской монеты в двадцать песо. Другая половинка легла в могилу, вместе с покойной. Очень трогательно.
В назначенный день моя жена поехала на вокзал встречать своего слепого. Ждать было тоскливо — в этом, естественно, я винил его. Когда послышался шум машины, я со стаканом в руке сидел у телевизора. Не выпуская из рук стакана, я встал с дивана и подошел к окну.
Я видел, как, останавливая машину, жена смеялась. Потом вышла из машины и захлопнула дверцу. Улыбка так и не сошла с ее лица. Поразительно! Она подошла к противоположной стороне, где слепой уже открыл дверцу. Вы только подумайте, у слепого была борода! Слепой с бородой! Черт-те что! Слепой наклонился и вытащил чемодан с заднего сиденья. Моя жена взяла его под руку, захлопнула дверцу и, оживленно болтая, повела по дорожке к крыльцу. Я выключил телевизор. Допил виски, сполоснул стакан, вытер руки. Подошел к входной двери.
Жена сказала:
— Познакомься, это Роберт. Роберт, это мой муж. Я тебе много о нем рассказывала. — Она сияла, держась за его рукав.
Слепой поставил чемодан на пол и протянул мне руку.
Я пожал ее. Он крепко сжал мою, подержал в своей, отпустил.
— У меня такое чувство, будто мы уже давно знакомы, — прогудел он.
— У меня тоже, — сказал я. И замолчал, не зная, что говорить дальше. Добавил: — Добро пожаловать. Наслышан о вас.
Мы медленно пошли по прихожей в гостиную, моя жена вела его под руку. В другой руке слепой нес свой чемодан. Жена то и дело приговаривала: «Здесь налево, Роберт. Хорошо. Осторожно, кресло. Вот так. Садись вот сюда. На диван. Мы его купили всего две недели тому назад».
Я было хотел рассказать ему о старом диване, который мне нравился. Но так ничего и не сказал. Потом мне захотелось поговорить о прекрасных видах, когда едешь по берегу Гудзона в Нью-Йорке. По дороге туда надо сидеть справа, а оттуда — слева.
— Как доехали? — спросил я. — Кстати, с какой стороны вы сидели?
— Ну что за вопрос, с какой стороны! — сказала моя жена. — Какое это имеет значение?
— Я просто спросил, — сказал я.
— Справа, — сказал слепой. — Не ездил на поезде почти сорок лет. С детства. Тогда ездил еще с родителями. Как давно это было. Я уж почти забыл. А теперь у меня седая борода. Так мне, во всяком случае, говорили. Ну как, солидный у меня вид? — обратился слепой к моей жене.
— Очень солидный, Роберт, — сказала она. — Как же здорово, что ты приехал, Роберт.
В конце концов жена оторвала взгляд от слепого и посмотрела на меня. Мне показалось, что я ей не понравился. Я пожал плечами.
Мне раньше не приходилось иметь дела со слепыми. Этому было под пятьдесят, крепкий, лысоватый, сутулый — будто придавленный тяжелым грузом. Одет прямо как пижон: коричневые брюки, коричневые туфли, светло-коричневая сорочка, галстук, спортивная куртка. И еще эта большая борода. Зато палкой он не пользовался, темных очков не носил. Я всегда думал — раз слепой, так темные очки. Даже жаль, что у него их не было. С первого взгляда его глаза ничем не отличались от нормальных. Но если присмотреться, отличия все же были. Во-первых, радужка слишком светлая, а, во-вторых, зрачки — вроде как неуправляемые. Бр-р-р! Гадость какая! Пока я смотрел на слепого, один зрачок у него сместился к носу, а второй пытался удержаться на месте. Куда там! Вот он уже беспорядочно забегал, чего слепой, понятно, не замечал.
Я сказал:
— Давайте выпьем. Что вы предпочитаете? У нас есть всего понемножку. Мы любим иной раз расслабиться.
— Я и сам не прочь выпить шотландского виски, дружище, — тотчас ответил он своим низким голосом.
— Вот и хорошо, — сказал я. Ишь ты! «Дружище»! — Пожалуйста!
Он дотронулся до своего чемодана, который поставил рядом с диваном. Чтобы сориентироваться, наверно. Ничего плохого я не подумал.
— Я отнесу его в твою комнату, — сказала моя жена.
— Нет, не надо, — громко сказал слепой. — Сам потом отнесу.
— Вам виски с содовой? — сказал я.
— Да, совсем немного, — сказал он.
— Пожалуйста, — сказал я.
Он сказал:
— Вы помните ирландского актера Барри Фицджеральда? Так вот я похож на него. Если я пью воду, — говорил Фицджеральд, — так уж воду. А если виски, так виски.
Моя жена засмеялась. Слепой засунул руку под бороду и разгладил ее изнутри. Борода поднялась и опустилась.
Я разлил виски в три больших стакана, плеснув в каждый немного воды. Устроившись поудобнее, мы заговорили о путешествии Роберта. Сначала о долгом перелете с Западного побережья в Коннектикут. Потом о поездке по железной дороге из Коннектикута к нам. За вторую часть путешествия мы выпили отдельно.
Где-то я читал, будто слепые не курят, поскольку не видят выдыхаемого дыма. Мне казалось, что уж это-то я знаю наверняка. Но наш слепой выкурил одну сигарету и тут же закурил другую. Он быстро наполнял пепельницу окурками, и жене приходилось выбрасывать их.
За обедом мы снова выпили. На тарелку Роберта жена положила большую отбивную, горку жареного картофеля и зеленой фасоли. Я сделал ему два бутерброда с маслом.
— Бутерброды, пожалуйста. — Я отхлебнул немного виски. — А теперь помолимся, — сказал я, и слепой склонил голову.
Жена смотрела на меня разинув рот.
— Помолимся, чтобы телефонный звонок не оторвал нас от застолья и не испортил нам обед, — сказал я.
Мы навалились на еду. Съели все, что было на столе. Мы ели так, будто завтра конец света. Никто не произнес ни слова. Мы ели. Жрали. Подмели все подчистую. Вот уж ели так ели. Слепой очень быстро разобрался, где что лежит на его тарелке. Я с восхищением наблюдал, как он ловко орудует ножом и вилкой. Он отрезал кусочек мяса, клал его вилкой в рот, потом отправлял туда же картофель с фасолью и, наконец, отламывал и съедал кусочек хлеба с маслом. Все это он запивал большим глотком молока. Когда ему требовалось, он не стеснялся брать еду руками.