Собор
Шрифт:
– Мы ведь ведем этот спор не для того, чтобы определить, у кого крепче нервы, и у кого крупнее… крупнее…
– Яйца.
– Да. Мы и не пытаемся вести его. Таков старый полицейский завет. – Шрёдер быстро взглянул на Беллини, который выглядел довольно раздраженным, и добавил: – Никто здесь и не собирается рисковать жизнями невинных людей…
– Невинных? В войне больше нет невинных граждан! Все мы солдаты по собственному выбору, по призыву на службу, по принуждению или по призванию. – Флинн глубоко вздохнул и продолжал: – Даже очень хорошо, когда партизанская война длится долго – тогда у каждого есть возможность отомстить по меньшей мере хоть раз в жизни. – Он замолк, а потом
Шрёдер наконец раскурил сигару и ответил:
– Извините, но он временно отсутствует.
– Я, кажется, уже просил, чтобы он постоянно был где-нибудь рядом. Видишь ли, Шрёдер, ты еще не совсем приспособился к общению со мной.
– Но ему нужно было отлучиться. Он скоро позвонит сам. – Шрёдер сделал паузу, а потом продолжал, но уже совсем другим тоном: – Послушайте, я все о том же, о налаживании общения, как вы сказали, – могу ли я снова попросить вас не подпускать мистера Хики к телефону?
Флинн промолчал. Тогда Шрёдер продолжал:
– Не хочется, чтобы начались какие-нибудь неприятности, но он говорит одно, а вы – другое. Я имею в виду, что он настроен очень негативно и очень… пессимистически. Мне всего лишь нужно, чтобы вы осознали, что в случае…
Телефон замолк.
Шрёдер откинулся на спинку стула и достал новую сигару. Он думал о том, как легко договариваться с Флинном и как трудно с Хики. Эта мысль разозлила его, и он раздраженно швырнул сигару в пепельницу. «Хороший парень – плохой парень». Старый жульнический прием в каждой игре. И сейчас Флинн и Хики смеются над ним. «Вот сволочи»! – подумал он.
Лэнгли посмотрел на Шрёдера, а затем бросил взгляд на блокнот для заметок, который держал в руке. После каждого такого диалога его переполняло чувство разочарования и бесполезности переговоров. Переговоры – не его конек, и Лэнгли не понимал, зачем Шрёдер ведет их. Внутренний голос шептал Лэнгли: надо взять трубку у Шрёдера, обложить Флинна и сказать, что он дохлый недоносок. Он закурил и удивился, заметив, что руки у него трясутся.
– Вот подонки! – прошипел он.
В комнату вошла Роберта Шпигель, уселась в свое кресло-качалку и уставилась в потолок.
– Ну как, чья берет? – спросила она.
Беллини оторвал взгляд от окна и заметил:
– Наберутся ли они столько же храбрости, сколько в них набито дерьма!
– Ирландцы – одни из немногих, кто действительно храбр, – ответил Шрёдер.
Беллини снова повернулся к окну. Шпигель беззаботно раскачивалась в кресле, а Лэнгли наблюдал за дымком своей сигареты. Шрёдер молча разглядывал бумаги, разбросанные на столе. В соседней комнате все так же беспрерывно звонили телефоны. В вечерней темноте гулко раздавался голос в мегафоне, а эхо отражалось от окна. Каминные часы звучно тикали, и Шрёдер непроизвольно обратил на них внимание – 9.17 вечера. А днем, в 4.30, он маршировал на параде, был доволен собой и радовался жизни. Сейчас же у него в горле застрял комок, и жизнь вовсе не кажется такой уж прекрасной. Почему всегда найдется кто-то, кто испортит праздник?
Глава 38
Морин скользнула за толстую колонну и оттуда наблюдала за Хики, который стоял, подслеповато озираясь в полутьме. Сзади него по лестнице спускалась Меган, непринужденно размахивая тяжелым пистолетом, – так женщины обычно носят дамскую сумочку, но Морин и сама раньше так же носила оружие.
Морин видела, как они перешептываются друг с другом. Она знала, о чем они говорят, хотя и не слышала слов: куда Морин могла запропаститься? Стоит ли искать в разных направлениях? Стрелять? Или окликнуть? Включать ли ручные фонарики?
Вдруг зажглись фонарики, и в темных, отдаленных от прохода местах заметались лучи света. Морин еще сильнее прижалась к колонне.
Хики громко позвал:
– Последний шанс, Морин. Сдавайся, и тебя не тронут. Но если нам придется стрелять…
Он замолк на полуслове, такая недосказанность порой страшит человека гораздо больше, чем конкретные слова.
Морин вновь посмотрела на них и увидела, что они опять о чем-то шепчутся. Они, видимо, ожидали, что она двинется на восток, к фундаменту алтаря. Флинн мог подслушать, как они вчетвером обсуждали план побега. Она и в самом деле вначале хотела так идти, но теперь уже нельзя.
Морин молилась, чтобы они не разошлись в разные стороны, – тем самым они бы отрезали ей оба направления. Она подумала также, что не хотела бы наткнуться на Меган без Хики, хотя, возможно, если та отколется от него… Морин сбросила туфли, подняла юбку и сняла колготы. Скрутив нейлоновые колготы в жгут, она обмотала его концами запястья и потянула в разные стороны. После этого накинула получившуюся удавку на плечи, встала на колени, взяла горсть земли и втерла ее в лицо, ноги и руки. Посмотрев на твидовые жакет и юбку, решила, что они недостаточно темные, поэтому как можно тише сняла их, вывернула черной подкладкой наизнанку и снова надела. Застегнула жакет на все пуговицы до самого верха, чтобы скрыть белую блузку, и подняла воротник. Все это время, пока маскировалась, не спускала глаз с Меган и Хики.
Вдруг в отверстии показалась еще пара ног – кто-то тоже спускался в подземелье. По пестрой одежде распорядителя шествия Морин опознала Фрэнка Галлахера.
Хики молча указал ему в сторону фронтальной части собора, и Галлахер, вытащив пистолет, медленно зашагал вдоль внешней стены лестницы, ведущей в склеп, к западной стене храма. Хики и Меган направились в восточную часть собора вдоль фундамента алтаря.
Морин видела, что у нее отрезаны все пути, кроме южного направления – к низкому пространству под галереей, но оттуда, насколько отец Мёрфи знал план собора, никаких выходов наружу не было. Однако, увидев медленно приближающийся луч света от фонарика Галлахера, Морин подумала, что может внезапно напасть на него в конце склепа и тогда у нее будет больше шансов. Поэтому она пошла чуть слева от Фрэнка, но параллельно его пути. Преодолев футов пятнадцать, Морин достигла другой колонны и остановилась. Почти прямо напротив себя она заметила свет от фонарика Фрэнка. Отраженный от медной плиты свет уже совсем потускнел, и следующая колонна находилась где-то слева от нее в полнейшей темноте.
Морин снова пошла вбок и неслышно пробежала небольшое расстояние босиком по влажной земле, иногда руками прощупывая перед собой пространство, чтобы не наткнуться на трубу или кабель. Следующая колонна в отличие от первых двух стояла на расстоянии не пятнадцати, а примерно двадцати пяти футов. И когда Морин уже стало казаться, что не найдет ее, она со всего размаху натолкнулась на колонну и ощутила сильный удар в грудь, от которого у нее даже перехватило дыхание.
Луч фонаря Галлахера приблизился к ней, и она застыла за колонной, словно каменное изваяние. Луч передвинулся в сторону, и она кинулась к следующей колонне, считая шаги во время бега. Сделав восемь больших шагов, Морин остановилась и, нащупав очередную каменную колонну, прислонилась к ней.