Соборная площадь
Шрифт:
— Ты про это уже рассказывал. Хорошо, поедем.
Я вскочил в поскрипывающую, еще пахнущую сборочным конвейером, тридцать первую модель, мы бесшумно проскользнули через главные ворота базы, и понеслись по направлению к моему дому, мягко покачиваясь в затянутых в чехлы кожаных сиденьях от многочисленных колдобин, на которых любой другой автомобиль давно бы поломал рессоры. Дома, заведующий долго ходил вокруг да около, заставляя меня прилаживать икону и так и эдак. Я видел, что она ему понравилась с первого взгляда, иначе бы он и смотреть не стал. Для таких людей имели действительное значение слова: время — деньги. Хотя дилетант чистейшей воды, абсолютный в искусстве ноль. Исход сделки был предрешен, — икону купят. Я даже не сомневался в том, что клиент не скостит ни копейки. Так оно и получилось. Рассмотрев ее со всех сторон, постукав для приличия по деревянному корпусу, заведующий кивнул головой. Остренькие глазки его потеплели, бледноватое лицо приняло благодушное выражение, какого не знало, наверное, со дня рождения этого человека.
— Нормально. Заверни ее во что-нибудь и неси в машину.
Я мигом исполнил приказание, благо, ребята оставили холстину. Открыв дверцу, аккуратно положил
— Если попадется хороший парень с бриллиантами, мужской, привезешь, покажешь. Размер двадцать первый. Желательно из червонного золота. Или царские пятерки, десятки, женские украшения, тоже с бриллиантами. С алмазами и прочим не привози, обработка дороже обойдется. Цепи «Кардинал», «Кайзер» граммов по тридцати. Я помогу тебе их неплохо пристроить. Понял?
— Понял, — вытянулся я в струнку.
— Где меня найти знаешь.
Тихо уркнув, машина плавно отчалила от обочины дороги. Проводив ее затуманенным взглядом, я сунул деньги в карман и поплелся домой. Давно, лет восемнадцать назад, когда еще занимался книгами, за счет перепродажи комплектуя нужную мне библиотеку, был такой случай. Еврей Гарик вручил двенадцатитомник дефицитного тогда Жюля Верна и попросил отвезти на заправку за Ворошиловским мостом. Начальник бензоколонки, положив книги в сейф в конторке, тоже подвел меня к своему «жигулю», открутил отверткой лючок во внутренней боковине дверцы и достал из него пачку десяток и сотенных. Недавно прошел дождик, купюры слиплись, пахли железом и бензином. Вместо положенных трехсот рублей, начальник отвалил триста шестьдесят — лишний полтинник и десятка, которая просто затесалась случайно. Но он даже не обратил внимания на разный цвет купюр. Пересчитывать тоже не стал. Перед тем, как положить деньги обратно, вынул из кармана четвертак, сунул в мои руки тоже. За услуги. О, времена, о, нравы. Наверное, вы никогда не переменитесь.
Быстренько собрав в сумку необходимое для работы, я поехал на базар, потому что время еще- позволяло. Душу согревали сто пятнадцать тысяч рублей навара. Теперь у меня было почти полмиллиона. До тех денег, на которых крутились ребята, конечно, далеко, но уже кое-что есть. Можно расщедриться и купить Людмиле, например, рыбный деликатес или баночку икры. Нам нередко подносили крупную черную из Астрахани. По двадцать пять тысяч за килограмм. Правда, среди ваучеристов прошел слух, что на окраинах Ростова кагэбэшники задержали набитую под завязку банками с красной икрой грузовую машину, после чего приток ее на рынок резко сократился. Крытый ЗИЛ — 130 был с астраханскими номерами, хотя красная икра поставлялась из другого места, а в Астрахани она была черной. Но икру везли не только из бывшего татарского ханства, но и с Каспийского моря, с высыхающего Арала и даже с родного Азова. То есть, для тех, у кого карманы оттопыривались от крутых пачек бабок, выбор не беднел. Астраханская же оставалась самой вкусной.
Не успел я поздороваться с ваучеристами и занять свое место, как подошел Арутюн. Раньше, прежде чем подойти к нам, он снимал табличку с груди, иначе ребята могли ее просто порвать. Сейчас же плотный кусок картона с надписью: «Куплу чэк, золото, долары, старый манэта вещь», остался прикрепленным к отвороту рубашки. Заметив хмурые взгляды коллег по бизнесу, я взял Арутюна за локоть, отвел в сторону. Странный народ, эти армяне. Дай им подержаться за палец, через некоторое время ощутишь, что вся рука в их распоряжении. Арутюн тоже, наверное, думал, что если он нашел контакт со мной, то дело в шляпе. Можно разгуливать по всему участку, не пряча табличку в карман. Хотелось объяснить, мол, дорогой мой новоявленный сосед, я не царь, тем более не Бог. Если возникнет между тобой и ребятами напряжение, я быстренько отойду на приличное расстояние, дабы не потерять их доверия, а то и своего места.
— Слушай, я зачем подошел, — армянин все-таки уловил неприязненное к нему отношение ваучеристов, потому что волосатая рука сама потянулась к куску картона. Но также медленно вернулась в исходное положение. — Я нашел купца. Мужик дельный, при деньгах. Если задвинем тысяч за восемьдесят, навар пополам. Мой же купец.
— Я продал икону, — разозлившись на то, что армянин не собирался претендовать на часть дохода с самого начала, а теперь заговорил о наваре, прервал я его. Цену, конечно, сбил он. Без его консультации, я отвалил бы больше. Но презент он уже получил в виде недорогой отдельной комнаты у соседа. Так в чем дело! Хэт, хитрая бестия. — Сегодня утром одному богатому дилетанту. Она ему понравилась.
— Так быстро? За сколько? — вылупил подслеповатые глаза Арутюн.
— За пятьдесят тысяч. Ты сам говорил, что больше за нее не дадут. Я и запросил эту сумму.
— Э-э, надо было подождать. С такими вещами торопиться не стоит. Мало, что я скажу, может, я их раскручивал.
Я мигом сообразил, что армянин действительно навешал продавцам лапши на уши. Скорее всего, икона, несмотря на некоторые погрешности в письме, была старинной, с фамилией художника, с именем священника, освящавшего ее в таком-то году. А потом привел бы настоящего знатока, предварительно выпроводив меня на улицу, пусть даже на кухню, якобы для того, чтобы не мешал договариваться, и запросил ту сумму, которую она стоила. А мне остегнул бы десять тысяч, пятнадцать. В наглую перехватывать он не осмелился, потому что клиенты были моими, в случае разборки, ребята на базаре тоже за меня. А он всего лишь не определившийся новичок. Значит, не такой уж дилетант заведующий складом с овощной базы. Недаром часа полтора осматривал икону со всех сторон.
— Поздно, дорогой, рассуждать. Дело сделано, — стараясь загасить поднявшуюся снизу волну злости, сказал я. — Не поеду же я забирать ее обратно. Да и вряд ли отдадут.
— Не отдадут.
Арутюн подтвердил мои рассуждения с такой уверенностью, что первоначальные сомнения в отношении
Поцокав языком, армянин подался в конец базара, к оставленной в одиночестве тетке. А я вдруг почувствовал, что от выпитого вчера коньяка и добавленного позже стакана водки пересохло во рту. В многочисленных палатках на нашей стороне торговали только баночным пивом. Перейдя трамвайные пути, я купил точно в таком же комке пару маленьких бутылочек с настоящим баварским. Оно было порезче, покрепче, а главное, холодным. На пиве дело не закончилось. Притащился с незнакомым корешком поэт — бессребреник Иго Елисеев, никакого отношения к почтенной фамилии дореволюционного владельца московского ГУМа не имеющий, но под пьяную лавочку утверждающий обратное. Лет пять назад, в пору набора оборотов перестройкой, Иго мотался на Кольский полуостров за песцовыми шкурками. Вскоре выгодное поначалу дело оказалось бесперспективным, — билет на самолет в оба конца поднялся в цене, превосходящей стоимость всех добытых им шкурок. Пропив накопленное, Иго занялся случайными переводами с различных языков. Разумеется, ни английского, ни французского, ни, тем более, арабского, он не знал. Работал по подстрочникам, едва сводя концы с концами. Мы вмазали по бутылке купленного мною вина. Затем подвалил кто-то. Я все-таки пытался работать, хотя ребята уговаривали пойти домой. День прошел сумбурно и бестолково, не принеся ни копейки дохода. Наконец слова трезвых товарищей возымели действие. Я вдруг вспомнил о рыбе. Напротив базара раскинулся еще один, поменьше, с прилавками, заваленными апельсинами, мандаринами, бананами, яблоками, салатами и прочим. Рядом с крытым рыночком возвышались переделанные под перевозку прудовой рыбы бензовозы. Между ними рыбаки любители с деревянных ящиков, а то и прямо с расстеленной на земле тряпицы, торговали сулой, раками, чебаками, балыками. Туда я и направился. Долго толкался между рядами, не зная, что купить. Хотелось порадовать Людмилу, оторвать что-то необычное. Я не обижал ее, таская продукты сумками. А пьяный вообще мог снять с себя последнюю рубашку и подарить нуждающемуся в ней незнакомому прохожему. Наконец, между крытой машиной с лотками яиц и такой же громоздкой будкой на колесах с краснодарской колбасой, заметил огромную, больше метра, толстую рыбину.
— Сколько? — стараясь удержать равновесие на ногах, спросил я.
— Двадцать пять тысяч. Двадцать три килограмма, — без надежды на то, что сделка состоится, ответил молодой мужчина в резиновых сапогах и прорезиненной же курточке.
— За двадцать штук, без торговли. Забираю сразу.
— Ну… забирай, — посмотрев на небо, — день клонился к вечеру, — как бы нехотя согласился рыбак. Вряд ли бы он продал ее вообще, разве что сдал бы в заводскую столовую.
Рассчитавшись, взвалил головастую тушу на спину и потопал к троллейбусной остановке. Всю дорогу, до самого перекрестка проспекта Буденновского с улицей Текучева, салон содрогался от смеха. Пассажиры представляли, что скажет жена и теща, когда я втащу рыбину в квартиру. Не помню, как дошел с ношей до знакомого дома, как поднялся на четвертый этаж, но радостно-едкие замечания жильцов во дворе и разинутые рты Людмилы, Антона и Елены Петровны запечатлелись надолго. Чуть позже Людмила рассказывала, что мать возилась с тушей всю ночь; варила, жарила, солила, делала холодец, насаживала огромные куски на проволоку для провяливания. В квартире надолго застоялся рыбный запах. Мне от этого богатства досталось всего несколько кусков, потому что я снова выпал из обоймы трезвости на несколько дней, пропив с «родными» захребетниками почти весь навар.
И снова на базар, как в бой. Трудно, невыносимо тяжко, начинать заново. Размеренным шагом ребята продолжали движение вперед. А я весь июнь гонялся за призрачным счастьем потерявшей чутье борзой. Но результаты были. Все-таки удалось догнать наличку до восьмисот тысяч рублей. Ваучер по-прежнему держался на приличной высоте, скупка не выкупала у населения золота, отмазываясь тем, что в кассе нет денег. Работники этой странной организации занимались своими делами и делишками, абсолютно непонятными простым обывателям. Люди поневоле тащили кольца, сережки, браслеты на рынок. В начале июля пришло письмо от матери. В который раз она просила приехать к ней с Людмилой и Антоном, чтобы хоть одним глазом увидеть человека, с которым живу, мало того, жду от него ребенка. И я решился. Тем более, подкатывала очередная волна запоя. Я уже научился предугадывать его начало, как зверь, за несколько дней. Купил билеты до Москвы, рассчитывая, что из столицы добраться до Козельска будет несравненно легче. Но все получилось наоборот. До затерянного в сосновых и смешанных лесах маленького городка, за свою непокорность века назад прозванного Батыем «злым городом», мы добрались лишь на вторые сутки пути под вечер. Многие поезда были отменены, многие маршруты автобусов стали невыгодными. Пришлось тащиться на перекладных. Сначала из первопрестольной электричкой до Калуги, а затем уже автобусом до города, где после отъезда из родных мест осели мать и младший брат. Встретили они радушно. Брат оказался фирмачем с размахом. По первости он устроился простым лесником, а позже, когда разрешили вырубать участки леса, по которым тянули линии электропередач, прокладывали дороги или газопроводы, на дрова, взял в аренду пилораму, принялся лепить дачные домики. Правда, пилораму вскоре сожгли завистливые соотечественники, но начальный капиталец уже был. Брат возвел несколько палаток в разных районах города, одновременно скупая ваучеры. Благо, дешевые московские склады находились всего в двухстах с небольшим километрах. Мать увлеклась бизнесом, по воскресеньям торгуя на небольшом местном базарчике водкой, вином, жвачками, тряпками. Поношенное белье за бесценок отдавали ей жены офицеров. Прилепившийся сбоку Козельска военный городок все еще занимал не последнее место в стратегических планах нашей когда-то доблестной, теперь наполовину деморализованной, Российской армии. Как-никак, а третий пояс обороны Москвы. Под поросшими лесом буграми, в глубоких шахтах, продолжали ждать своего часа мощные ракеты, боевые летательные аппараты. Вся наша семья: братья, сестры и даже мать, служили когда-то в расквартированных здесь частях. Позже сестер перевели в другое место.