Соборная площадь
Шрифт:
— Знаю, у самого положение не лучше. У тебя одна дочка, а у меня… Тому дай, этому тоже. Отбиваюсь, отмалчиваюсь, как могу. Но все равно за демократию, за себя.
Женька ушел. Я, было, задумался, но ненадолго. Появилось окно в отношении выгодного слива ваучеров. Аркаша шепнул, что подвалила его знакомая из одной из таинственных организаций, неизвестно для чего скупающей чеки мелкими партиями почти по московской цене. Но возьмет он их у меня на пятьсот рублей дешевле от оглашенного ею потолка, потому что купчиха его. Я согласился не раздумывая. Прошли те времена, когда мы не только не наживались друг на друге, но как могли, поддерживали чистоту отношений в своем клане, стараясь, не дай Бог, обмануть коллегу хоть на копейку. Теперь все выплескивалось мне в лицо, мол, я сдам по
— И поменьше мордовских, башкирских, чувашских, дагестанских и прочих нацменских. Уж больно печати огромные, на всю обратную сторону. Мало того, неразборчивые, с потеками. Чекуха должна быть четкой, как яичко.
— Лады, буду стараться, — сгребая купюры со стола, заверил я.
— Да, ты давно с ним работаешь? Что-то лицо знакомое, а вспомнить не могу.
— Давно, — без запинки ответил я, вылупляя бесстыжие глаза на громилу. — На позапрошлой неделе мы приходили вдвоем, я, правда, ждал в коридоре. А потом он сам начал гонять, сливая вам и мои ваучеры.
— Ясно. Работайте поосторожнее, чтобы ни одна блядь носа не подкопала. Вам что, получил бабки и слинял, а мне, сам знаешь, на всю катушку. Мол, откуда у скромного бухгалтера рядового института столько налички, да что собирался приватизировать.
— Знаю, он меня предупреждал. Можете ему обо мне тоже ничего не говорить. Буду работать на вас самостоятельно.
— А что, это идея. Ты, я вижу, парень тертый, — громыхнул толстяк раскатистым смехом. — Чем меньше свидетелей, тем меньше шухера вокруг дела…
Три дня я маялся, как от зубной боли. Хотелось не скупать ваучеры у ребят по установленному купцами потолку, как делал глава семейного подряда, а набирать их самостоятельно по базарной цене. То есть, совершать прямые, без посредников, сделки с громилой-бухгалтером. Минимум пять тысяч навара с каждого чека, со ста чеков полмиллиона, какой дурак откажется. Не клят, не мят, никаких переживаний в поисках отдушины в замороженном нашими купцами сливе. На четвертый день, заметив, что Жан Папен погнал по рядам ваучеристов набивать очередной пакет, и, поняв, что вчера вечером он по прямому проводу договорился с бухгалтером о сдаче, я незаметно слинял со своего места, помчался к институту. Вся операция заняла минут пятнадцать. И все равно, мы буквально не столкнулись в дверях нос к носу. Я вылетал с полной сумкой денег, он вбегал, тяжело переводя дыхание, с солидным пакетом чеков. На мое счастье, Папен ничего не замечал вокруг. Так продолжалось до тех пор, пока наличка у громилы снова не кончилась. Прием ваучеристов прекращался еще на три дня. Я успел слиться раньше Папена. Заняв свое место, с интересом принялся наблюдать за соперником, только что прикатившим из института. Растерянно помаргивая ресницами, он возвращал ребятам взятые на комиссию, то есть, без предоплаты, чеки. Он приближался.
— Что там, Жан Луи? — окликнул я его. — Не берут?
— Да кто-то кислород перекрыл, — удрученно промычал тот. — Еще вчера вечером договорились, сегодня утром я снова позвонил. Да, говорит, приноси, возьму. А пошел сливаться, — денег нет. Непонятно.
— А може на РТСБ котировка понизилась? — подкинул я информацию к размышлению, едва сдерживая не умещавшееся в груди довольство.
— Что понизилась? — завелся Папен. — Я наушники с ушей
— Значит, жадность подвела, — хитро посмотрев в мою сторону, притворно зевнул Аркаша, у которого я тоже иногда брал чеки, если не хватало своих до солидной пачки. От этого еврея вряд ли что можно было утаить, он расколол меня на втором же круге. — Послышалось, понимаешь, в телефонной трубке. Например, могли сказать, что в Москве прет, а в Ростове покатился вниз. Прием окончен.
Чертыхнувшись, Папен сунул десяток чеков Скрипке и поплелся к своему семейному подряду. Сегодня карта его оказалась битой.
— Не повезло с Жан Луи, — пряча ваучеры в боковой карман потрепанного пальто, шевельнул замерзшими губами Скрипка. — Теперь придется ждать новой оказии.
— Не все коту масленица, — ухмыльнулся я. — Он брал у ребят на сотню — другую дороже от наших купцов, а сливал хрен его знает по сколько. Никогда ни с кем не делился. К Аркаше, к тебе, ко мне, например, подходили купцы со стороны, мы сразу предупреждали, что берем на пятьсот рублей дешевле от потолка. Справедливо?
— Справедливо, — согласился армянин. — Так было всегда.
— А Папен, да и весь семейный подряд, никогда не скажет, почем сливает. Хмыри еще те.
— А не ты говорил, что надо брать с них пример?
— Говорил. И беру.
— И заполняет ту же яму, что и Папен, — засмеялся Аркаша.
Но лафа вскоре кончилась. После трехдневного перерыва я безрезультатно простучался в знакомую дверь почти с неделю, пока проходившая мимо полная дама не просветила о причине устойчивой за ней тишины.
— Нету его. И не будет.
— А где он? — повернулся я к ней.
— Пока подписка о невыезде. А дальше время покажет, если, конечно, не откупится.
— Что-то серьезное?
— Ты, видимо, с базара? Ваучерист? — вместо ответа окинула она меня внимательным взглядом с ног до головы.
— Нет. Просто давно знакомы?
— А-а. Ну, тогда ты сам должен знать, серьезно или не очень.
Усмехнувшись, дама закачала пышными бедрами дальше. Быстренько проскочив длинный коридор, я спустился вниз по параллельной лестнице, и подался на базар. Хорошо еще, что все обошлось без последствий. Могли бы подключить к делу как личного агента бухгалтера по скупке ваучеров. Доказывай потом, что даже не знаешь, как его зовут. Проходя мимо Папена, я заметил, что лицо у него тоже расстроенное. Но расспрашивать не стал, и без того ясно, что дело пахло жареным. Или крутились левые бабки, или работала другая какая подставная фирма, таким образом, нацелившаяся приватизировать имущество доходного предприятия. А вскоре прошел слух о поддельных чеченских пятидесятитысячных купюрах, которые невозможно было отличить от настоящих. Ребята на базаре так и не поняли, чем они разнились. Говорили, что у фальшаков одинаковые номера, то есть, их пачками штамповали с одной настоящей купюры на японской копировальной технике, что у них смещены водяные знаки. При расчетах попадались и такие. Но фальшак это или не фальшак, никто толком не знал. Если берут в магазинах, значит, деньги нормальные. Десятитысячные еще отличить было можно. Бумага мягкая, почти газетная, размытая символика, небрежная обрезка по краям, масса других ляпсусов. А на ««полтинники» вскоре вообще перестали обращать внимание. Кому надо, у того пускай и голова болит.
Беженцы все прибывали. Странным было то, что русских среди них почти не наблюдалось. Редко какая женщина с ребенком примостится в укромном уголке подземного перехода с исписанным от руки куском картона на груди. Или старик, старуха протащатся вдоль торговых рядов с просьбой о помощи. Рыночными проходами больше завладели грязные женщины и дети турок-месхетинцев, таджиков, узбеков, людей, похожих по виду на лица кавказских национальностей. Молодая поросль сорвавшихся с насиженных мест нацменов организовывалась в банды кидал, воров, мошенников. Черная высокая волна захлестнула весь город. В ней утонула даже местная неотъемлемая часть — цыгане. Бродячий до недавнего времени народ отличался от этих толп, как, например, оседлые молдаване от армии папуасов. Те из них, которые занимались попрошайничеством, выглядели чище, ухоженнее.