Собрание произведений в одном томе
Шрифт:
Сам капризен и витиеват.
Сути не имею. Любовью не болею.
Слов не держу. Звоню когда хочу.
Когда хочу немею.
Когда хочу, когда могу,
Когда могу – жалею.
Неудовлетворенными остались наши вертикальные потребности.
Жизнь свелась к сбору горизонтальных благ.
Да. Вся штука в том, что ты стремишься в институт, в консерваторию, в скрипку, в науку, в спорт, лезешь наверх, напрягая все силы, чтобы доказать, что ты не еврей.
И наступает момент, когда ты становишься не евреем, а Ойстрахом, Гилельсом, Плисецкой или Пеле.
Но всегда будут люди выше или наравне с тобой, и для них ты опять еврей.
И что тебе тут посоветовать, кроме как принять, наконец, это звание и умереть среди своих.
У нас в Приднестровье воевать труднее, чем в Афганистане.
Форма одинаковая, лица одинаковые, язык одинаковый.
– Так чего же вы воюете?
– Чтоб ответить на этот вопрос.
– Папа, – сказал сын антисемиту. – Я еврей!
– Как?
– А вот так.
Когда чувствуется, что весь мир лжет? Когда тебе в самолете объявляют, что разница во времени между Москвой и Нью-Йорком всего восемь часов.
– Я впервые в вашей стране, – сказала американка.
– Мы тоже, – сказали мы.
– Не представляю, – сказала американка.
– Вот, вот, вот, – сказали мы.
– Вы знаете, я бы здесь, наверное… – сказала американка.
– Вот, вот, вот, – сказали мы.
– Как вы здесь живете?
– Надо! Кому-то надо, – сказали мы.
– И это вы?
– И это мы, – сказали мы.
И со всех сторон пошло уважение.
А иностранцы думают, что у нас видеомагнитофонов нет, за овощами очередь, вода с перебоями, мяса нет, купаться нельзя, надеть нечего. Ну и черт с ними. Чего их переубеждать.
Я дошел до того, что могу позвонить в Америку, сказать, что у меня хорошее настроение, и положить трубку.
Прогноз погоды: во второй половине дня кратковременный дождь, гроза, ураган, град, катаклизм, ужас, конец света, спасайтесь!
У нас с женой договор: поймаешь – стреляй!
Эмигрант
Сквозь щели в асфальте – бледные ростки свободы и жалкие вопросы к уехавшим.
– Скажите, вы вернетесь?
– А вы сделайте как надо, и мы вернемся.
– Ладно. А что именно сделать?
– Сделайте свободу и изобилие, сделайте культуру и передвижение, и мы вернемся.
– Ладно. Хорошо…
И обе стороны с дикой тоской и безнадежностью избегают глаз друг друга.
– А если мы все сделаем, вы вернетесь?
– Да, конечно, а как же, естественно.
– А там чего? Лучше, что ли, вам?
– Да как сказать… свои проблемы… Там не рай…
– Да?
– Там далеко не рай.
– Да? А чего там?
– Ну не рай. Всего не расскажешь. Надо жить там, чтоб понять.
– А чтоб понять как здесь?
– Необязательно. Можно жить и там. Там не рай. С одной стороны, вроде все есть, а с другой – душа болит за нас.
– За кого?
– За нас, за нас. Но привык уже.
– Что душа болит?
– Жить там привык.
– Вы ж говорили, что здесь привыкли.
– Раньше – да. Раньше здесь привык. А сейчас там привык.
– А где же у вас теперь эта, ну сейчас уже не говорят, ну родина?
– А какое это имеет значение? Где творю – там и родина.
– Так вы, извините, вы об нас пишете?
– Обязательно. Это однозначно.
– А живете там?
– Да, оттуда видней. Отойти надо слегка и прищуриться. Тогда вся громада, все ваши несчастья видны.
– Это да. Нам тут все не видны.
– Да, вам только часть видна.
– Нам и этого, конечно…
– Нет, этого мало.
– Нам хватает.
– Вам хватает, чтоб жить, а чтоб понять – отъехать надо. И я скажу тебе: приезжаешь сюда, здесь такой мрак, такое хамство, такая грязь… В туалетах вонь. А как вы относитесь друг к другу, как вы относитесь друг к другу… Доннер веттер, облицайтен, ранген, шпацирен, блюхер верк, цумбай шпиль.
– Чего?
– Темнота, понимаешь? А ваши машины? Платья у вас нельзя трогать руками, а хлеб можно. Этого нет ни в одной стране мира… А как она подает?! Как она подает?! Ей что, улыбнуться, карген, бурген, жалко? Ну скажи, что у нее отвалится, если она улыбнется?.. Если ты уже дождался, грехен, бульхен, бортюнгине…
– Это вы матом?
– Не, у нас мата нет.
– А у нас есть еще.
– Да, помню, помню… А как вы тут живете? Как вы тут живете, я не знаю?!
– И я не знаю.
– Вот и я не знаю. Может, действительно каждый заслуживает того, чего заслуживает.
– Может.
– Да и как вернуться? Дети мои уже не мы, понимаешь?
– Как, они же русские?!
– Были, были.
– А снова не хотят?
– Удавятся и меня удавят.
– А если мы все здесь сделаем: и свободу, и продукты…
– Этого мало, херр, надо и культуру, и вежливость, и вымытые продукты, и тишину по утрам, и чистый воздух, и разные машины, и сосиски с капустой, и пиво, и четкость, и пунктуальность, и вековые демократические традиции.
– Так это же будет Германия.
– Вот тогда мы и вернемся.
Наш путь
А мне лично все равно, хоть еврей, хоть турок, хоть кто.
Но если ты еврей, ты помнить должен, не забывать. Ты мне раньше всех встань и явись-удавись, и доложь-положь.