Собрание произведений в пяти томах. Том 4. Девяностые
Шрифт:
И бабы, бабы!
Да, бабы-бабы. Без детей.
Свое лишь детство признавал. Другого не дано.
Неясное какое-то еврейство. Молитва разномастная.
И сплевывает, и крестится. И свечи ставит.
Запутал Господа.
Ну и понес очередное наказанье.
«Все, как у разных» – вот его девиз.
Я преданный, но многим людям.
А слов-то выбор жалкий. Живописать-то нечем.
Да и не помнит он заката или морской волны.
Звук выстрела сравнил
И долго с этим бегал.
Сейчас, когда почти нет строек, сравненьем этим не сразишь.
Долго помнил и распространял:
«Хочу окно, заполненное морем хоть наполовину».
Сочли не мастерством, а жалобой.
Не получилось. Нет читателей.
И мастерство уходит в ночь.
Ах, бабы, бабы…
Да, так нет в энциклопедии.
Что же делать? Путь один.
Облить помоями британский Кембридж.
Их, кстати, что-то долго не ругали.
Или попробовать пролезть с другой строки.
На букву «м». И по другой профессии.
Мыслитель.
Да. Мыслитель.
Без наследства.
Мыслитель без трудов.
Мыслитель. Мыслящий. Как там будет по-латыни?
Когда от средней школы остался только Друккер…
Как по-латыни мыслитель мыслящий?
Homo odinokiy.
На колене одна рука и подбородок на второй…
Но это же все не его.
Ни подбородок. Ни колено.
Ах, бабы, бабы.
А может быть, не раскусили?
Да, пожалуй… Не поняли… Пожалуй, да.
Не расшифровали…
Высок, глубок, разнообразен.
Сплетен в клубок – не расплести.
Оставим все потомкам.
Они внесут в тот том.
В том тот!
Но только чтоб не исказили.
Пожалуй, надо будет еще раз: год рожденья, имя.
Крупно вырезать на камне.
Не фотографию. Она сотрется.
А имя глубоко в гранит. При жизни.
Намиоту заказать. Пусть врежет.
И за деньги читателями обрамит.
Раскрыта книга с неким изреченьем.
О низком качестве сапог в период тоталитаризма.
С исчезновеньем строя, кстати, исчезло и правописанье.
Тота… Тато… Лито… Лита…
Некому следить. Филологи ушли в торговлю.
А ветер дует. Море светит.
Вода, как синька. И белье на мне.
Казалось бы, пиши и размышляй. И получай от одного другое.
Так нет. В энциклопедию ушел.
На букву «ж» перебирает немногих мыслящих…
Там тоже путаница.
Вот это «ж», из палки со скобками.
Оказывается, не применяется.
Там «j» (джи) и «г», как наше «д», и «эйч», как наше «н».
То есть совсем другие люди.
У них же нету, просто нету «ж».
Так в чем вопрос?
Ах, бабы, бабы!
Что же вы меня родили на букву «ж»?
Хотя там было и «м» и «д» и «зэт».
Из вас я вышел. В вас исчезну.
И понесет меня от нас в себе какая-то из вас.
Я знаю, знаю где. Вот тут я…
Вот это знаю я.
И как ни в чем уверен.
Неси, неси. Отродье Божье.
И все-таки руками. Руками вам не надо было трогать меня лично.
А вы под видом санитарок, продавщиц, преподавателей английского, физичек. Зачем? Зачем вы трогали меня руками.
Истерли всю профессию под корень.
И неужели профессия так отличает женщину от женщины?
Да нет же. Я там был. Нет, нет.
Все одинаково.
И даже врач, которая все знает и говорит о нервных окончаниях.
Все так же – замуж. Замуж.
Ты не понимаешь. Семья. Семья.
Да.
Я по-прежнему, уже по-старому, не понимаю.
В энциклопедии себя ищу, теряю время.
Мне только жаль и поисков, и этих описаний.
Так что же я писал? Так нет меня нигде.
Так что там слушали, запоминали?
Так что ж я делал эти тридцать лет?
Я помню, где-то выступал.
Какие-то такие крики «Браво!», «Еще давай!»
Чего давать? Что было? Вот кошмар.
Ни дома. Ни семьи.
Ни творческого, в душу вошь, наследия.
Одни рецепты в книжках записных.
И правила приема внутрь.
…Внутрь чего?! Я был?! Я спрашиваю вас!
Кого вы узнаете?
Очнулся в шестьдесят. Вот вам и здрасьте.
И жил – хотел. И пил – страдал.
Любил и целовал. Прошел обратно – нет следов.
Исчез бесследно. Не нашел себя.
Но сам себя запомнил.
Так кто же там вставляет в том?
Бабы, бабы.
Так я не жду от них, как и от мужиков, как и от всех людей.
Не вставили. Черт с вами.
А что? Такая толстая?
Могла бы толще быть на одного.
Одна страничка.
Чуть увеличить «ж», уменьшить «м», и отказать «иксу» – «х» по-нашему.
Зазнался. И репертуара нет.
О чем и говорит болтливость до концерта.
Потом ищи… А мы все есть.
А ну давай энциклопедию полегче.
Для легких жанров. Для своих.
Для литераторов, мыслителей бессмертных.
Для авторов одной-двух шуток.
Для куплетистов.
Для красивых женщин, исчезнувших всего лишь в тридцать лет.
Для мужиков, блистающих в компаниях бесплатно.
Для выпивох обнявшихся.
Для добрых, милых, не подозревающих врачей в компании – «Ну, это излечимо».