Собрание сочинений и писем (1828-1876)
Шрифт:
И выходит, что даже самые лучшие намерения этого правительства при проведении их в жизнь влекут за собою еще более невыносимый гнет. Страдания, недовольство и нетерпение народа растут с каждым новым паллиативным средством, которое пытаются применить свыше для улучшения его положения. Но русское правительство может применять исключительно паллиативные средства, ибо употребление всяких других для него невозможно по самой природе и конечной цели его организации, созданной не для освобождения, а для подавления народов. Чтобы доставить народу существенное облегчение или действительную свободу, оно должно было бы подорвать основные устои своего собственного могущества, [так как] это могущество целиком И полностью основано на порабощении народа.
Как я уже выше заметил, Петр подчинил русский народ власти дворянства не для того, чтобы этим пожаловать последнее, а скорее для того, чтобы превратить всех помещиков в бесплатных царских полициантов, служба которых при этой системе незаменима и без посреднических действий которых вся государственная машина должна была бы остановиться. Здесь дело обстоит не так, как в Австрии, где чиновники и помещики составляют два различные класса-разделение, которое в 1846 году кровавой памяти позволило этому аристократическо-монархическому государству проповедывать в Галиции коммунизм и извлечь временную пользу из жестокого мужицкого бунта. В России каждый помещик является, так сказать, чиновником, а все чиновники сами являются помещиками или по крайней мере их родственниками.
Русский народ ненавидит чиновников в собственном смысле еще сильнее, чем помещиков, так как последние особенно за последнее время, отчасти из страха, а отчасти под благодетельным влиянием растущего просвещения (что особенно заметно на младшем поколении), обращаются с своими крестьянами уже гораздо человечнее и проявляют по отношению к ним гораздо больше справедливости, чем прежде. Поэтому народная ненависть обратится прежде всего против царских чиновников, а засим частью и против дворян-помещиков, т. е. она парализует все органы правительства и уничтожит само правительство.
Австрийское государство в 1846 году могло по крайней мере рассчитывать на то, что возбужденная им гроза, ограничившись одною Галицией, даст ему возможность во все продолжение волнений извлекать необходимые правительственные средства из своих остальных провинций. Совершенно иначе обстоит дело в России. Здесь нет этих резких национальных разделений, сельское население почти во всех провинциях проникнуто одинаковым духом, вся империя охвачена одним и тем же движением. Откуда же в таком случае взять нужные деньги, откуда взять солдат? Ясно, что не путем добровольных приношений, не путем волонтерства из среды взбудораженного народа, который уже сейчас часто сам калечит себя, лишь бы избежать ужасных мук российской солдатчины. Наконец нужно заметить, что русский крестьянин - совсем не тот человек, что галицийский. Он обнаруживает гораздо больше энергии, самостоятельности, даже гораздо больше свободного сознания, чем последний, несмотря на то что он подвержен гораздо более суровому гнету, чем тот, какой когда-либо испытывал галицийский крестьянин. В нем совершенно незаметно признаков той тупой ограниченности, которую можно объяснить только влиянием католицизма и которая превратила галицийского крестьянина в слепое орудие попов и других императорских креатур. Русский крестьянин не подвержен никакому казенному влиянию и, как я уже выше сказал, носит в себе целый самобытный мир, безграничный мир пожеланий, чаяний и мести. Крестьянская революция в России нанесет правительству смертельный удар, разрушит существующее государство, а такая революция неизбежна: ничто не в силах ее отвратить, рано или поздно она вспыхнет, и чем позднее, тем она будет ужаснее и разрушительнее.
Таково внутреннее положение моего отечества 4. Я попытался в кратких чертах обрисовать его здесь, ибо оно так тесно связано с внешней политикой русского государства, что нельзя понять последнюю, не зная первого. Я охарактеризовал его для того, чтобы доказать, что русский, любящий свое отечество, может ненавидеть русское государство, даже должен его ненавидеть. Ограничившись только тем, что меньше всего известно за границею, я старался особенно подчеркнуть современное состояние и настроение собственно народа, так как полное незнакомство с последним дает повод к величайшим ошибкам в суждениях о России.
Это положение ужасно. Весь гнет, весь позор и вся жестокая несправедливость, какие деспотизм может только обрушить на оскверненную голову подвластной ему нации, все бесчестие рабства, самые вопиющие оскорбления всякой человечности и всякого человеческого достоинства сделались в моей несчастной отчизне повседневным, обыденным явлением. Более того, насилия этого правительства, развращенного сверху донизу, стали настолько чудовищными, настолько беспримерными, что о них в Европе нельзя рассказывать, ибо там просто этому не поверят. И из этого лабиринта позора и бедствий не осталось уже мирного выхода. Положение настолько отчаянное, что если бы Петр Великий, основоположник его, мог вернуться в мир, он с ужасом отступил бы и признал бы себя бессильным его исправить. Отдельная личность, как бы велика она ни была, может пожалуй создать механическое могущество, может поработить народы, но не в силах создать свободный народ. Свобода и жизнь исходят только от народа, а в русском народе имеется достаточно элементов для великого человеческого будущего.
Нынешний владыка России является верным преемником политического направления, созданного Петром, и он проводит эту политику еще более последовательно, чем тот. Его правление есть не что иное как достигшая зрелости и самосознания система гениального творца российского государства, и никогда еще это государство не было столь угрожающим вовне и столь притеснительным внутри, как именно в наше время.
Россия есть направленное на завоевания государство. Это не приходится доказывать, об этом говорит история, об этом уже свидетельствуют Польша, Финляндия и часть Турции. Но каким образом она завоевала эти страны? Не так, как варвары, которые разрушили римскую цивилизацию, для того чтобы принести миру новую жизненную силу и даже новые элементы свободы: то было движение народов, движение юных, живых, богатых будущим, хотя и варварских масс. И не так, как магометане, которые обрушились на мир во имя пламенного религиозного увлечения и с присущей им фанатичностью. И не так, как Наполеон во главе своих воодушевленных полчищ, которые повсюду, где одерживали победу, бессознательно служа великой революции, разрушали последние устои феодализма, вводили свой гражданский кодекс, а вместе с ним буржуазное равенство. Наконец, не так, как в настоящее время северные американцы, которые неудержимо распространяются по американскому континенту в интересах цивилизации, демократии и труда. К завоеваниям России русский народ как таковой совершенно не причастен: его гонят в чужие страны тем же самым кнутом, который ныне еще употребляется дома для принуждения его к подневольной работе. Здесь нет и речи о каком-либо религиозном фанатизме, а еще менее о цивилизации, о равенстве, об интересах труда. Россия делает завоевания без страсти, без воодушевления,- она завоевывает исключительно в интересах деспотизма. Россия и есть жаждущая завоеваний нация, она есть жадное до завоеваний государство, государство, которое, будучи чуждо и враждебно самому народу, использует его для порабощения других народов - отвлеченный принцип, который тяготеет над русской нацией как над своим подневольным орудием и который уже обратил 60 миллионов человек в своих рабов, дабы с их помощью погасить светоч свободы, жизни и даже малейшую искру человеческого сознания в остальном мире.
Было ли хоть одно русское завоевание результатом порыва русского народа? Нигде и никогда! Все завоевания совершались исключительно государством с помощью хорошо дисциплинированных армий и еще больше с помощью дипломатии, которая уже приобрела слишком большую известность особыми приемами и выдержкою. Воевала ли когда-либо Россия во имя религии?
Также нет. Русский народ является скорее наиболее терпимым народом на свете, он совершенно мирно уживается с татарами, евреями, католиками и протестантами, даже с язычниками, ибо в моем далеком отечестве представлены всевозможные религии, и никогда оно не помышляло об обращении этих иноверцев. Русские секты стали фанатичными лишь в результате гонений, но их фанатизм также обращается исключительно против казенного культа, т. е. против правительства. Напротив между собою сектанты очень хорошо уживаются друг с другом, несмотря на то, что их догмы отстоят одна от другой так же далеко, как небо от земли; никогда еще не слышно было о конфликтах между ними. Нетерпимость проявляет в России только правительство, да и последнее лишь из политических соображений. Еще недавно оно похвалялось тем, что по отношению к религиозным сектам является наиболее терпимым правительством и по сути дела оно еще и сейчас проявляет терпимость или точнее полнейшее равнодушие ко всем христианским и языческим догмам, доколе они не возбуждают особенного брожения и не вторгаются в строго заповедную область политики. Все религиозные как христианские, так и языческие нелепости и ломания встречают с его стороны одинаковое благоволение, если только они могут послужить как добрая доза опиума для морочения и усыпления народа, ибо религия для него является просто орудием управления. Так например оно никогда не давало себе труда обратить в христианство магометан или многочисленных проживающих в России язычников, что однако, казалось бы, составляет священнейшую обязанность правительства, столь пекущегося о православии. Но русскому правительству напротив очень хочется иметь среди своих подданных и магометан, так как через них оно может воздействовать на мусульман Турецкой империи. Совершенно иначе обращается оно с своими христианскими сектами. Последних оно преследует со всем тщанием и усердием, так как они обнаруживают опасные политические стремления. Совершенно иначе обращается оно также с католиками и униатами в Польше, Литве и Белоруссии. Униатство не в меньшей степени, чем родственный ему католицизм, представляется для православного российского государства, не признающего власти папы, стеснительными и непокорными религиями, служащими орудием в руках поляков. Вот почему последние годы единоспасительное греко-православное вероисповедание, как известно, проповедывалось там с помощью картечи и массового избиения населения (В 1832 а 1833 годах я сам в качестве русского офицера был свидетелем этих кровавых обращений в губерниях Минской, Виленской и Гродненской-слава богу только свидетелем. Они продолжаются до сих пор под руководством ренегата Семашко, бывшего некогда епископом униатской церкви, а ныне состоящего русским архиепископом. Униатство, как известно, возникло в результате неудавшейся попытки Флорентинского собора объединить греческую церковь с римской. Оно сохранило обряды греческого культа, соединив их с признанием папы, а позже оно благодаря стараниям польских иезуитов приблизилось к римскому культу. Униатство распространено по всей Западной России до Киевской губернии, включая сюда Литву, и с самого своего возникновения подверглось гонениям: сначала со стороны католической Польши, а в настоящее время со стороны русского правительства. Официально оно в России больше не существует с тех пор, как созванный (кажется в 1838 г.) в Полоцке собор, состоявший из немногих отступников, оплаченных или подвергшихся принуждению униатских священников (ибо большая часть их находилась в Сибири или сидела по тюрьмам), торжественно его отменял. Но народ остался верен своей старой религии и не хочет до сих пор, несмотря на пушки и штыки, признавать русских или обруселых попов и вновь устроенных церквей, так что целые местности остаются без крещения, венчания и церковного погребения. Замечательно, что эти униаты суть те же самые диссиденты, за которых рьяно заступалась Екатерина II, к великой радости и восхищению философского мира (Вольтер писал ей по этому поводу поздравительные письма), и притеснение которых тогдашним послушавшимся плохих советов польским дворянством она избрала предлогом для вмешательства в дела Польской республики, а позже для ее раздела (Примечание автора)).
Таким же точно образом недавно в Лифляндии, Курляндии и Эстляндии велась открытая пропаганда, и бедный темный протестантский люд склонялся лживыми посулами к переходу в греческую церковь, так как существуют опасения, что протестантизм может послужить лишним связующим звеном между Германией или Швецией и этими провинциями (Так всем обращенным обещалось свободное переселение со своим имуществом в южную Россию. Все это движение открыто исходило от тамошнего епископа Иринарха5, следовательно от самих властей. Целые общины захотели перейти в новую веру и переселиться, так что правительство вскоре увидело себя вынужденным пустить в ход пушки против этих бедных им же самим взбудораженных и соблазненных масс. Да и без того известно, как усиленно правительство старается русифицировать эти провинции Примечание автора).)
Не требуется, кажется, больше доказательств для того, чтобы убедиться в том, что русский народ сам по себе никогда не предпринимал и не предпримет никаких завоеваний ни из религиозного фанатизма, ни из других побуждений. Но в тем большей мере это следует сказать о российском государстве, не имеющем никакой другой цели кроме завоеваний и порабощения. Что оно при атом и не помышляет о цивилизировании покоренных им народов, ясно уже из того, что большинство из них гораздо более цивилизовано, чем Россия. Что оно напротив стремится задушить все зачатки жизни и цивилизации насильственною рукою, об этом в достаточной мере свидетельствуют события в Польше, Литве, Остзейских провинциях, равно как в Финляндии. Что сталось с университетами Варшавским, Виленским, Дерптским, что сталось с этими некогда столь цветущими странами? Они превращены в безмолвное кладбище, заваленное убитыми жертвами. Русское уголовное уложение и свод гражданских законов, русские чиновники, нищета, рабство, мрак и запустение - вот то, чем грозит это государство еще непокоренным народам.