Собрание сочинений (Том 1)
Шрифт:
— Нас везут прямо под бомбы, — сказал он.
— Мне об этом ничего не известно, — сказала Юлия Дмитриевна холодновато.
— Смотрите на эти деревья, — сказал он. — Может быть, мы их видим в последний раз.
Глаза его наполнились слезами. Юлия Дмитриевна вздохнула. У нее не было страха перед бомбами. В финскую кампанию она была фронтовой сестрой. Ей было приятно, что он стоит рядом и разговаривает с нею. Вздох ее был любовным.
— Смотрите, смотрите! — закричал Супругов.
Лес расступился, между его темными крыльями в пыльном облаке открылась дорога. На дороге было тесно: шли и
— Отступают, — сказал Супругов. — А мы едем туда, откуда они отступают.
— Я не вижу отступления, — возразила Юлия Дмитриевна. — Откуда вы знаете, что это отступление? Это, может быть, обыкновенная переброска войск. Мы не можем знать такие вещи.
— Мы знаем, — повысил голос Супругов, — мы знаем, что нас бьют, об этом все сводки, а вы делаете вид, что все прекрасно. А спросить вас — для чего вы делаете такой вид?.. — вы и сами не скажете.
Отчего он повысил голос? Он никогда ни на кого не повышал голоса — не осмеливался. Откуда появилась в нем уверенность, что на нее он может повысить голос?
— Я вовсе не считаю, что все прекрасно, — отвечала она спокойно. — Я просто говорю, что это может быть переброска, а не отступление. Вы не докажете, что это отступление.
Рот у нее упрямо сжался. Она не желала идти на уступки. Даже во имя любви.
Черный дым потек вдоль окон. Солнце еще светило, а казалось, что спустился вечер. Стало трудно дышать.
— Пожаром пахнет, — сказал Данилов. Он стоял с доктором Беловым в коридоре штабного вагона. Проезжая дорога шла под полотном. По дороге густым потоком двигались орудия, грузовики, пехота. Теперь и Юлия Дмитриевна согласилась бы с тем, что это больше всего похоже на отступление. Войска шли в сторону, противоположную движению поезда.
— Оставляем Псков, — сказал Данилов тихонько.
Доктор смотрел, посапывая носом. Он думал: уехал ли Игорь из Пскова, успел ли уехать? Конечно, это фантастика найти мальчишку среди такого скопища людей. А вдруг они все-таки встретятся? Вот Сонечка была бы рада. Он возьмет Игоря в поезд. Санитаром. Данилов не даст ему баловаться. Через два-три месяца Игорь станет шелковым. И он, доктор, привезет его к Сонечке и скажет: «Вот что значит мужское воспитание…»
— Надо закрыть окна, — сказал доктор вслух, — а то мы закоптим белье. Фаина Васильевна, — обратился он к проходившей старшей сестре, — распорядитесь, чтобы закрыли окна.
Но оказалось, что санитары, испугавшись за белье, своей властью позакрывали окна во всех вагонах. А Фаина своей властью распорядилась открыть и накричала на санитаров.
— Глупо, — сказала Фаина, пожимая плечами. — Если закрыть, то от первого разрыва повылетают все стекла.
Она проследовала дальше. Доктор и Данилов переглянулись.
— А вагон-аптека?.. — спросил доктор.
— Ничего не сделаешь, — сказал Данилов, бледнея от досады.
В вагоне-аптеке окна были закрыты герметически.
— Ах, витязь, то была Фаина! — сказал Соболь, начальник АХЧ, встретив Фаину в коридоре и уступая ей дорогу.
Фаина мазнула его юбкой по коленям и, не взглянув, прошла в
Соболь заглянул в купе:
— Ну как? Ужинать будем?
— А вы как думаете? — спросила Фаина. — Вы бы рады совсем нас не кормить.
— Рад бы, — сознался Соболь. — Очень большая морока с этой кормежкой. Нет, кроме шуток, удобно ли сейчас предлагать ужин? На пороге, так сказать, событий.
Она разозлилась:
— Идите к черту. Сейчас именно надо поплотнее накормить людей.
За плечом Соболя стал Данилов.
— Товарищ начальник АХЧ, — сказал он, — на ужин, помимо каши, отпустите мясные консервы, из расчета одна банка на четыре человека, и к чаю сгущенку в той же пропорции.
Соболь никаких событий не ждал, он просто дразнил Фаину. Теперь он растерянно взглянул на Данилова. Как, комиссар снимает запрет с мяса и сгущенки? События, несомненно, предстояли крупные. «Одна банка на четыре человека… — зашептал Соболь. — Шестьдесят семь делим на четыре, без остатка не делится, возьмем шестьдесят восемь…»
— Вот спасибо, товарищ комиссар, — сказала Фаина, когда испуганный Соболь ушел. — А то от этого пшена можно с ума сойти.
— Что же делать?.. — сказал Данилов. — Едем к фронту, кто его знает, что там удастся найти. Я вас хотел предупредить: вы с начальником поезда больше не разговаривайте так, как сейчас разговаривали — не годится.
— А как я разговаривала? — удивилась Фаина.
— Вы сказали: глупо. Он дает вам приказ, а вы говорите: глупо.
— Господи боже! Разве я про него? Я про санитаров!
— Если даже вы не согласны с приказом…
Вагон вдруг весь сотрясся, со столика на пол слетела с грохотом кружка, дверь закрылась бы сама, если бы Данилов не придержал ее плечом.
— Ого! — сказала Фаина, и глаза ее заблестели. — Чувствуете?
Вагон сотрясся вторично, еще сильнее.
— Товарищ комиссар, — сказала Фаина, — я, конечно, извиняюсь. Я не новичок и обязана знать дисциплину. Но учтите, что я прежде всего женщина, и у меня тоже нервы…
Она прислушалась. Ей хотелось испытать еще один толчок. Война так война, в чем дело!
Поужинали.
Поезд полз медленно, еле-еле, иногда его ход совсем замирал. Проезжая дорога с отступающими войсками опять удалилась от полотна. Теперь из окон поезда были видны пригороды — избы, огороды и пастбища, обнесенные плетнями. Мелькнула какая-то дача — четыре опаленные белые стены без крыши, с пустыми глазницами окон. Какая-то деревня ярко пылала, и хлебное поле горело за нею — дымно, чадно. Земля здесь изрыта рвами. Людей почти не было видно.