Собрание сочинений (Том 4)
Шрифт:
У ш а к о в. Ты отвечай без обиняков, на других не сваливая, какое ты держишь зло против графа Остермана; за что государыне на него писал. А у герцога Бирона мы сами спросим, если нам потребуется.
В о л ы н с к и й. Не зло, а обидно. Кому хотите будет обидно, если его рвения не видят и не ценят, и я живу яко нищий, а немец Остерман в преизбытке живет и в чести. Пуще же всего обидно, что он от нас, русских, все в тайне держит. Что знает, даже жене своей не скажет, не то что нам.
У ш а к о в. В каких делах
В о л ы н с к и й. А где и кем, ваше превосходительство, установлена мера немилосердия?
У ш а к о в. За неснимание шапки полицейскими служителями, проходившими мимо ваших окон, изволили их кошками наказывать. Было?
В о л ы н с к и й. Врут полицейские служители.
У ш а к о в. Мичмана князя Мещерского на деревянную кобылу сажал и псов ему к ногам привязывал и по спицам босиком бегать принуждал - было?
В о л ы н с к и й. Врет Мещерский.
У ш а к о в. Секретаря Академии наук Тредьяковского в покоях герцога Бирона бил?
В о л ы н с к и й. А что, нельзя?
У ш а к о в. Если в чем-либо провинился Тредьяковский, следовало объявить куда надо, а не истязать без суда.
В о л ы н с к и й. Да уж теперь говори что угодно, а я свое взял потешился.
У ш а к о в. Еще пункт. Как смел ты проект свой дерзостный подать государыне?
В о л ы н с к и й. Кому же было подавать? Она государством правит, а проект - об улучшении управления.
У ш а к о в. Да как смел ты ее величество тревожить, когда она войной обеспокоена! И как смел столь премудрую и опытную владычицу поучать, как какую-нибудь малолетнюю? И кто с тобой в этом соучаствовал?
В о л ы н с к и й. Никто. Сам писал.
У ш а к о в. Единолично-с?
В о л ы н с к и й. Единолично-с.
У ш а к о в. Напрасно запираетесь. Нам известны имена всех соучастников.
В о л ы н с к и й. Изволите говорить так, будто я преступление совершил.
У ш а к о в. А ты чаял - подвиг? Чаял - пользу отечеству приносишь?
В о л ы н с к и й. Если б от моего проекта последовали улучшения, понятно, пользу.
У ш а к о в. В герои мостишься?! То-то ты всякие истории читаешь.
В о л ы н с к и й. Я извинения приношу, что ее величество своим донесением потревожил.
У ш а к о в. А что ты, забыв святость палат государевых, в герцогских покоях Тредьяковского избивал, в том извинения не приносишь?
В о л ы н с к и й (становится на колени). Приношу и в том. Вспыльчивость проклятая!
У ш а к о в. А что в делах управления государыню дерзнул наставлять?
В о л ы н с к и й. То ж я без злого умысла. Гордыня моя меня попутала. Бес гордыни, знать, под руку толкал. Думал - хорошо сие будет. Какие там еще пункты?
Р у м я н ц е в. Мы заседанию своему и без тебя время знаем. Тебе надобно совесть свою очистить и отвечать с изъяснением, обстоятельно, а посторонних предметов не касаться и не учить нас.
В о л ы н с к и й. Где же я касался постороннего? Я отвечаю, что спрашиваете.
У ш а к о в. Нет, не отвечаешь. Про графа Остермана так и не ответил: чем можешь доказать приписываемые ему поступки?
В о л ы н с к и й. Зачем мне доказывать? Пущай он доказывает, что поступков не совершал.
У ш а к о в. Это уж ни с чем не сообразное говоришь.
Р у м я н ц е в. Не хочет сказать прямо.
У ш а к о в. Изволь говорить прямо: можешь доказать или не можешь?
В о л ы н с к и й. Не могу.
Р у м я н ц е в. Как же так?
В о л ы н с к и й. Память слаба стала. Не вспомню ничего.
У ш а к о в. Так зачем писал?
В о л ы н с к и й. Зачем-зачем? Писал и писал. Писал, думал - складно получится.
У ш а к о в. А что доказывать придется - и не подумал?
В о л ы н с к и й. Думал - поверят мне. Забыл, что нынче верят немецким выскочкам, а не русским вельможам.
Р у м я н ц е в. Не уклоняйся от пунктов, не плоди излишнего. Мы все тут русские.
В о л ы н с к и й. Увы, и на это прискорбно смотреть.
У ш а к о в. Тебе все прискорбно. На какую высоту вознесла тебя государыня, а ты все со своими недовольствиями. Всем в письме порицание сделал, кроме себя.
В о л ы н с к и й. Писал от горячести своей и высокоумия, а ныне усмотрел в том свое вранье.
У ш а к о в. То-то - высокоумия! Неблагодарно себя держишь. И неоткровенно. Книгу Юста Липсия читал?
В о л ы н с к и й. Читал.
У ш а к о в. Что в женское правление никогда в державе порядка не бывает, - говорил?
В о л ы н с к и й. Нет.
У ш а к о в. Говорил.
В о л ы н с к и й. Я больше читал книгу "Политического счастия ковач".
Р у м я н ц е в. Эта книга всем известна. Нет, ты Юста Липсия читал и неподобающие всякие намеки делал. А девицу Варвару Дмитриеву чему учил?
В о л ы н с к и й. Никаких я девиц не знаю!
У ш а к о в. Варвару Дмитриеву, камеристку принцессы Анны Леопольдовны, учил интриговать против герцога Курляндского. Всех-то ты учишь! А говорил ты такие слова, что "собаке лучше житье, нежели нам!"?
В о л ы н с к и й. Почем я помню, какие слова я когда говорил!
У ш а к о в. Вот твоя благодарность за все милости!
В о л ы н с к и й. Может, и говорил, сравнивая свою юдоль с житием графа Остермана.
У ш а к о в. Опять Остерман! Сократи ненависть свою. А из Провиантской и Комиссариатской части какие суммы себе присвоил в турецкую войну? А из Конюшенного ведомства?