Собрание сочинений в 10 томах. Том 10: Атлас Гурагона; Бронзовая улыбка; Корона Гималаев
Шрифт:
Немногим видеть тот дано
Далекий и туманный берег.
И снова, как давным-давно,
Мы падаем у черной двери.
Толпимся шумно у реки.
Как будто бы достигли цели…
Но незаметны и редки.
Кто сумрак вод преодолели,
Сквозь частую проплыли сеть,
Спокойны к злу и милосердью.
Они не победили смерть —
Они возвысились над смертью.
В Тибете его называют Тугчжэ Чэньпо Шэньрэзиг — «всемилостивейший Авалокитешвара». Он никогда не умирает, хотя порой, огорченный беззакониями мира, удаляется в рай Сукавати, далекий Западный рай. Древние летописи этой страны говорят, что на Земле он появлялся всего лишь четырнадцать раз в течение восемнадцати столетий, прошедших от смерти Будды до начала XV века.
В 1474 году родился Гэдунь-чжяцо, «перерожденец» Гэдунь-дуба, в котором воплотился сам Авалокитешвара. Это был первый из далай-лам. Ему наследовал Сонам-чжяцо, приглашенный в Монголию победоносным Алтан-ханом. Когда Сонам-чжяцо прибыл в лагерь хана, могущественный завоеватель назвал его монгольским именем «далай-лама». По-монгольски «далай» — то же, что по-тибетски «чжяцо», и слово это означает «океан». Просто хан принял слово «чжяцо», которое случайно входило и в имя предшественника Сонам-чжяцо, за родовое, фамильное. С тех пор «перерожденцев» великого ламы стали называть далай-ламами…
Цыбиков и Цэрен пришли сюда, чтобы лицезреть того, кто никогда не умирает…
В одеждах бурятов-паломников стоят они в преддверии бога, прислонившись к колоннам, которые обвивает дракон. Приемная полна ламаитов, пришедших издалека, чтобы взглянуть на того, кому небо дало «вязать и разрешать» людские судьбы. Ни один европеец не видел его лица. Лишь понаслышке знает мир о святилищах поднебесной столицы и ее удивительных мистериях.
Четырехтрубные броненосцы бороздят океаны, государственные деятели обретают бессмертие на экране синематографа, биржи манипулируют стальными заводами и рудниками, и только здесь, в Лхасе, застыло неудержимое время. Ротационные машины, фотографические аппараты, лампочка Эдисона и граммофон — все это осталось у подножия великих гор. Да и была ли она, эта жизнь, наполненная удивительными достижениями цивилизации, ясная, свободная от загадок, которые блистательно разрешила наука? Здесь, где все дышит тайной, где вещи имеют двоякий, расплывчатый смысл, вся прежняя жизнь представляется полузабытым удивительным сном.
Три дня назад через монгольского переводчика, состоящего в штате далай-ламы в звании цзэдуна, они внесли по восемь ланов местных монет, что на русские деньги составляет 10 рублей 66 копеек. Но здесь это огромная сумма. Простому человеку требуется полгода, чтобы заработать ее. Из этих денег пять ланов поступают в казну, остальные идут на угощение.
Переводчик, приставленный к паломникам-монголам, велел им прийти во дворец немного позже полудня. Вместе с тремя ламами, пожелавшими отправиться на поклонение, они подошли к воротам Поталы, когда солнце только начало склоняться к синим и аметистовым горным хребтам. Небо выглядело невероятно зеленым и страшным. Красные крыши Поталы тихо таяли в этом всевидящем небе, от которого нельзя укрыться даже в исполненных древней колдовской мощи пещерах.
Они поднялись по каменным лестницам, мимо святых ступ и портиков, украшенных символами святости и счастья: слонами, колесами, двойными рыбами и красными конями. В приемной собрались и другие паломники из верхних цайдамских монголов, во главе которых был дряхлый старик, принявший под старость обеты гэлона и приехавший с сыном на последнее, вероятно, в этой своей жизни поклонение далай-ламе. Как потом выяснилось, он тоже внес восемь ланов серебра, и права на поклонение были у него равные со всеми.
Приемная была совершенно голой. Только раскрашенные стены, колонны да пол, глинобитный, но с впрессованными камешками и отполированный, как мрамор.
Паломники стояли, прислонившись к колоннам, или бродили бесцельно и сонно, как священные карпы в храмовых бассейнах. Среди них внимание Цэрена привлек один. Был он видом индиец и одет, как положено ученому пандиту. Это удивило Цэрена — насколько он знал, далай-лама не принимал смешанных депутаций. Последнее время и он, и Цыбиков часто встречали этого пандита во время своих занятий и прогулок. Они видели его в храмах, монастырях, на рынке и даже в частных домах сановников. Цыбиков посчитал его за шпиона, хотя и удивился, что к ним приставили такого заметного человека, а не туземца, которого нельзя различить в толпе. Но потом произошло одно событие, которое прояснило и запутало вместе с тем многое. Все оказалось значительно сложнее, чем они предполагали. И вот сегодня, когда взойдет луна, они, возможно, узнают… Впрочем, сейчас лучше не думать об этом…
Цыбиков подошел к стоящему у окна цуайдамскому монголу. Он пришел на аудиенцию вместе с женой. Цэрен и Цыбиков познакомились с ним у оракула, где, так же вот ожидая приема, он поведал им свою историю. Эта супружеская чета, осмелившаяся, вернее, вынужденная, отправиться в дорогу только вдвоем, подверглась возле перевала Данла нападению разбойников-еграев, которые отняли у несчастных всю кладь и лошадей, избили и бросили на произвол судьбы. Они погибли бы, если бы не караван камских купцов, которые помогли им добраться до Накчу. Там они оправились немного и пешком добрались до Лхасы, где их взяли на попечение сородичи. Интересно, что столь смелая поездка их была вызвана не столько религиозным рвением, сколько романтическими обстоятельствами. Цайдамец просто-напросто украл жену у соседа и, чтобы избежать преследования закона, совершил паломничество. Любовники решили, что им покровительствует сам Сакья-Муни, Багаван — Победоносный Будда.
Что ж, у каждого свои победы. И победа над человеческим сердцем, может быть, лучшая из побед.
Во время скучного и долгого ожидания изредка выходил переводчик и забирал принесенные для подношений шелковые шарфы — хадаки. Лишь перед самым закатом, подобном густеющей бычьей крови, появился первый советник далай-ламы — чжишаб-хамбо.
Тотчас же всех пригласили подняться еще на один этаж. Паломники прошли под загнутой кверху крышей Красного дворца по решетчатой галерее мимо сотен ярко раскрашенных дверей. Куда вели они? В Потале 999 комнат, но только в одной из них пребывал Бог. Сквозь зарешеченные окна можно было видеть то кусок белой стены, то золотую верхушку ступы, хранящей прах одного из предшествующих далай-лам.
С закатом солнца депутацию провели еще на этаж вверх. Одолев деревянную и очень крутую лестницу, они очутились вдруг под открытым небом. Тускло-желтое и беспощадное, смотрело оно белесыми точками проявляющихся звезд. Все лестницы кончились. Потала лежала внизу, массивная и расходящаяся, как исполинская пирамида.
Они стояли на широкой площадке перед тяжелыми резными дверьми. Пронзительно раскрашенные драконы и водяные кони равнодушно смотрели на них. Скольких людей видели эти чудовища на своем веку? Люди приходили, уходили, возвращались иногда, но потом опять уходили, когда-нибудь обязательно уходили, чтобы уже не возвратиться. А они, сказочные дивы, продолжали жить, найдя смысл существования в покое и созерцании, а не в мирской суете… Они охраняли приемный зал далай-ламы, мудрые чудовища.
По обе стороны дверей на высоких скамьях сидели самые знатные ламы. Желтый и красный атлас горел под закатным небом жестоким и грустным огнем. На ламах висели белые ожерелья с черепами и священными колесами. На синих парчовых поясах извивались драконы, на красных атласных — бежал золотой узор из право- и левосторонних эмблем благополучия.
Под прямым углом к этим огненным и золотым скамьям на длинных коврах сидели, скрестив ноги, простые ламы из придворного штата. Халаты их были засалены, шапки потерты.