Собрание сочинений в 10 томах. Том 10: Атлас Гурагона; Бронзовая улыбка; Корона Гималаев
Шрифт:
Лама догнал пандита и молча указал на далекую слюдяную полоску. Сухое, морщинистое лицо, подкрашенное чуть зеленоватым светом, и зорко суженные глаза делали его похожим на мудрое пресмыкающееся.
— Думаете, будет непогода? — спросил Р. Н.
— Снег на вершинах Восточного Непала всегда к непогоде.
— Досадно. Придется, видимо, застрять на перевале. Говорят, пурга здесь может длиться несколько дней? Какая вчера была луна?
— С едва заметным рыжеватым галом. Долгое ненастье предвещает обычно двойной красноватый круг. Вы слышите музыку?
Р. Н. придержал лошадь и, приложив к уху ладонь, прислушался. Из деревни еле доносился рокот барабанов и заунывный вой дудок. Музыка терялась в монотонном стуке
Потом опять проявлялась, когда он начинал вслушиваться. Лама, видимо, различал ее постоянно.
— Это местные рабочие. Они, как лягушки, чуют непогоду кожей. В такие дни все бросают работу и устраивают танцы с пивом… Не будь это плохой приметой, я бы посоветовал переждать непогоду здесь.
— Нет, возвращаться не стоит.
Тронув поводья, Р. Н. стал догонять ушедших вперед яков.
Дорога спустилась к реке, прыгающей по ослизлым камням. В темных заводях колыхалась нетающая желтовато-белая пена. Через поток были переброшены чуть выгнутые вверх бамбуковые жерди. Яки сгрудились перед мостиком, роя копытами красную землю и упрямо склонив рога. Один из бутиев быстро перебежал на другой берег и, натянув веревку, стал затаскивать первого яка на жерди. Другой подталкивал упирающееся животное сзади. Когда яка удалось наконец стронуть с места, бамбуковые стволы упруго заходили под ним. Но поток был неширок, и переправа прошла быстро. Р. Н. спешился, крепко обнял на прощание старого ламу и с лошадью на поводу ступил на мокрые от брызг зеленоватые стволы. Дорога опять пошла в гору. Солнце стояло уже высоко. Далекие вершины ослепительно сверкали, и нельзя уже было разглядеть на них признаки надвигающейся непогоды. Впрочем, ее могло и не быть. Ветер переменился, и солнце одиноко пылало в сухом безоблачном небе. К полудню караван достиг уже заброшенной деревни Гок. Поля поросли дикими травами. Тростниковые кровли порастрепали ветры. Смутно золотилось что-то в сумраке заброшенной кумирни. Когда проезжали базарную площадь, Р. Н. заметил прилегшую в лавке корову, тощую и одичавшую.
Ветер шевелил ошметки кукурузной соломы, шуршал каким-то высушенным мусором в пыльном терновнике. Земля выглядела колючей и грязной. Он велел ехать дальше, чтобы расположиться для еды в более приятном месте. До темноты хотелось добраться к Руммаму — притоку Большого Рунгита, сбегающего с гор Синли. По нему проходила граница британских владений с независимой областью Сикким. По-настоящему путешествие должно было начаться на другом берегу Руммама.
Но яки тащились так медленно, толкались и мешали друг другу, что нечего было надеяться перейти реку сегодня.
И, вправду, к реке вышли, когда вылетели на охоту за мошкарой первые летучие мыши. Переправу решили отложить до утра. Лагерь разбили вблизи потока. Согрели на костре чай. Рабочие поужинали вареной бараниной и лепешками из цзамбы. Р. Н. съел немного овощей и сейчас же лег, завернувшись с головой в одеяло. Тонко пели комары. Гнилостной сыростью тянуло с реки.
В путь тронулись с рассветом по влажной от росы земле. Мост через поток был тоже из бамбука. Но выглядел более надежным. Может быть, потому, что опирался на огромный камень, рассекавший русло на два стремительных мутностеклянных горба.
Пора стояла самая благодатная. Местные жители из племени лимбу ловили в реке больших, бешено рвущихся с натянутой лесы рыб. На склонах холмов, тяготясь уже своей спелостью, ждали сбора кардамон и хлопок. Трещали бамбуковые хлопушки сторожей, отпугивающие обезьян и медведей.
— Тут живут еще и другие обезьяны, кроме этих, — один из бутиев обернулся и указал на небольшую пушистую обезьянку, вскарабкавшуюся на дерево. — Только те большие. Они нападают на одиноких женщин.
— Ты говоришь про человека-обезьяну? — спросил Р. Н.
— Нет. Мохнатый человек живет среди снегов и редко спускается
— А зачем их истреблять?
— Они разоряют посевы и обижают женщин.
— А мужчин?
— Мужчин они боятся.
В дымной завесе поднятой яками пыли Р. Н. различил шедших навстречу людей и быстро пригнулся к лошадиной холке.
Но крестьяне, которые несли на дарджилингский рынок корзины с апельсинами, просоли мимо, не обратив на него никакого внимания. Он еще не привык к осторожности, и это было опаснее всего. Р. Н. тут же велел остановить яков. Пока бутии готовили свой нехитрый завтрак из цзамбы, он переменил индийский костюм на тибетский. Запахнул темно-красную чубу, как принято у тибетцев, к правой руке. Такие халаты носят люди зажиточные, но не именитые. У князей чуба обычно желтая, атласная. Такая ему явно не подобала. Темно-красная будет в самый раз. Кушак — ира тоже под стать халату — широкий и синий. Такого же оттенка, как вертикальные полоски на сапогах. У мужчин они всегда синие. Не забыл он и про алун — золотую серьгу с бирюзой для левого уха. Аккуратно вдел ее в еще припухшую от недавнего прокола мочку, вытянув оттуда шелковую нитку. Только в головном уборе позволил себе некоторую, впрочем, тщательно обдуманную, вольность. Не княжескую маньчжурку и не войлочную шляпу простолюдина, даже не меховую купеческую выбрал, а белую теменную шапочку, которую носит духовная аристократия. Внимание к себе привлекать, конечно, нельзя, но и полная маскировка опасна. Лицо ведь тибетским не сделаешь. А так пусть принимают за иноплеменного ламу. Богатого, но скромного ламу. Богатство в Тибете уважают. Поэтому и золотой алын с зеленым камнем выбрал для указательного пальца побогаче. Выставил кисть вперед, повертел пальцами перед глазами. Остался доволен. Кольцо было приметное, солидное.
Только переодевшись и все осмотрев, как следует, он сел на коврик позавтракать. Проглотил кусок замешанной на молоке цзамбы, немного луку съел и чаю с коровьим маслом напился. Потом приказал сниматься.
Отдохнувшие животные поднялись бодро, но зашагали все так же лениво и невесело.
Миновали дорогу в Митоган. По ней в кирпичном облаке пронеслось небольшое стадо диких коз. Бутии пришли в беспокойство и попросили разрешения достать из вьюка ружье. Но он не разрешил.
— Если человеку нужно убить животное для спасения своей жизни, ему позволено это сделать, хотя Будда и учит нас другому. У нас достаточно провианта, чтобы не думать о голодной смерти. Купите лучше молока, — сказал он и, заметив сидящего у дороги с кувшинами загорелого до черноты непальского брахмана, развязал висевший на шее кошелек. Он дал святому человеку целую серебряную рупию и вежливо выслушал его напутственную молитву.
Через несколько часов пути караван достиг вершины горного кряжа, на которой возвышались мэньдон и чортэнь. Это были первые пограничные посты государства лам. Светская власть далай-ламы не распространялась на эти земли, но люди, живущие здесь, чтили в нем живого бога.
Животные устали карабкаться в гору, и решено было сделать короткий отдых.
Р. Н. достал путевой дневник и сделал запись:
«…мэньдон. Возможно, правильнее транскрибировать «мандон» (от тибетских слов «ман» — «много» и «дон» — «камни») Чортэнь состоит из слов «мчод» — «приношение», «жертвоприношение» и «чуртэнь» — «вместилище». Мои бутии произносят — «чуртэнь». Чортэнь более известен у нас под санскритским названием ступа (чайтья).
Монголы называют это сооружение субурганом, китайцы — та. Когда-то в них хранили мощи. Теперь это большей частью памятники в честь Будды и буддийских святых. Эти каменные сооружения окружают обычно стены — мэньдон».