Собрание сочинений в 10 томах. Том 10: Атлас Гурагона; Бронзовая улыбка; Корона Гималаев
Шрифт:
Р. Н. пришел в себя от ощущения, что вновь замерзает. Но не хватало сил опять погрузиться в зыбкое марево самовнушения. Полнейшее изнеможение, обессиливающая опустошенность овладели им. Он опустился на снег и пролежал некоторое время, безучастный ко всему. Заставил себя встать и побрел по белому полю на подкашивающихся ногах, пылая от лихорадки и дрожа от холода. Все пути были для него безразличны. Он не сознавал, где находится и куда идет.
Когда солнце поднялось в зенит, он добрел до каких-то скал, которые, как узкие ворота, пропускали тропу. За скалами открылась равнина, покрытая той жалкой растительностью,
Твердыня стен лежала внизу. По-разному освещенные солнцем, суровели пронзительной синью, медной зеленью и желтизной ртутных паров драконьи хребты гор. Пленки тумана бросали влажные сумрачные тени. Белые потоки водопадов застыли на отвесных обрывах. Тяжелым светом матово блестели льды.
Не хватало слов для описания дикой, совершенно отрешенной от привычного мира, равнодушной этой красоты. Человек был перед ней слепым, как крот, немым, как рыба, и крохотным, как самый жалкий муравей. Все здесь превышало разум. И нерожденные слова умирали перед бездной, которую нельзя измерить собой.
Р. Н. увидел отсюда и «Госпожу белых снегов» — священную для буддистов Чому-Канькар. Эта самая высокая гора мира состоит из трех пиков: два усеченных конуса и высочайший купол над ними. Никогда нога человека не ступала на божественную белизну снегов Чомы. К северо-западу за сизым туманом угадывались индиговые контуры гор области Шар-Камбу, к западу, за наполненной синим крахмалом пропастью, лежали невидимые в сиреневой мгле долины Фэйлен, Ялун и Дунькота.
Одинокий стоял он перед тем, чему и названия нет, потрясенный, исполненный благоговейного ужаса и восхищения. Слова «картина», «панорама», «вид», «ландшафт», «страна» и т. п. разбиваются в этих каменных стенах, как жалкие стекляшки. Это — синяя ладонь бога, на кончике ногтя которой стоит жалкий, испуганный человек. Вот что чувствовал он, когда следил, как курится туман в молчаливой стынущей синеве. И благодарил судьбу за то, что она дала ему увидеть такое, прежде чем Кали оборвет нить.
Но постепенно тело его освободилось от оцепенения. Пока глаза и мозг впивали открывшееся перед ними непостижимое, тело страдало от холода, хотело есть и отчаянно протестовало против смерти. Оно явно не желало умирать. Душе не оставалось ничего иного, как прислушаться к бренной своей оболочке и попытаться понять ее. После чудесного избавления из снежной могилы тело могло надеяться и на новые чудеса. И бесплотная душа медлила поэтому соединиться с курящимся внизу туманом.
Одинокий человек, затерянный в величайшей горной стране мира, среди снегов и мороза, без крупинки цзамбы и оружия, — этот человек хотел жить.
Он знал, куда надо было идти, но нигде не видел дороги. Все утонуло в снегу. Тогда, решив прибегнуть к испытанному способу, сел на снег и понесся по довольно пологому склону. И тишина ожила. Ветер засвистел в ушах, зашуршал разрезаемый снег. Замороженное наваждение рассеялось. Он уже знал, что если сумеет продержаться пять-шесть дней, то останется жить. Все зависело от того, найдет он пропитание или нет. Среди снегов об этом нечего было и думать.
Опять начинались безумные гонки. На этот раз предстояло состязаться с голодной смертью. Спуск замедлился. Снежный шар остановился на равнине. За ним высоко в горы тянулась голубая извилистая борозда.
Он отряхнулся, протер запорошенные глаза. Сложив руки лодочкой, дыханием отогрел замерзшие ресницы. Вокруг было ровное белое поле. Он достал шелковый шарф, проделал в нем крохотные дырки и завязал глаза, чтобы не ослепнуть от сверкающих снегов. Он мог теперь видеть лишь то, что лежало прямо перед глазами. Но видел зато резко и ясно. По белому полю тянулись следы. Он различал птичьи крестики, петлистые пути зайцев, грациозные дуги следов снежного леопарда.
Увязая в снегу, побрел к черневшей невдалеке верхушке скалы. Там можно было оглядеться и выбрать подходящую дорогу. Долго идти через снег он не мог. Здесь ничего не стоило пропасть. С какой тоской вспомнил он своих яков, этих благородных животных, которых осмеливался ругать за упрямство!
Надвигающаяся ночь грозила стать последней. В холодных странах человек гораздо быстрее теряет силы без еды, чем в родной его Южной Индии. Еще два перехода он, может быть, и сделает, но на последнем дыхании. Ночь убьет его уже сегодня, если не удастся найти подходящее укрытие. Теплый ночлег мог дать короткую передышку в этой гонке. А там посмотрим… У скалы внезапно обозначилась потерянная тропа. Крутыми извивами она сбегала в речную долину. Снеговая граница казалась очень близкой. Р. Н. немного приободрился, надеясь через какой-нибудь час вырваться из снежного плена.
Справившись с записями, он понял, что вышел к истокам реки Кабили, впадающей потом в Намга. Если идти против течения, то река приведет к перевалу Нанмо, вблизи Чжонри. Он повернулся лицом к юго-востоку, где, по его предположениям, находился перевал. Серая змейка реки терялась в синеватой белизне снегов. Расположенный на небольшой высоте перевал был совершенно непроходим. Такие ранние снега называют здесь шинса-пахмо. Они исчезают обычно в одну ночь. Но как часто приходится неделями дожидаться такой ночи.
Наконец он пересек границу снега. Белые линзы попадались еще в тени можжевеловых кустов, в ямах и рытвинах блестела талая вода. Но вдоль дороги росли рододендроны и острые колючки с красными ягодами. Дорога уходила вниз. Зима осталась за плечами. Реку, за исключением тех мест, где она суживалась и черным стремительным потоком неслась по камням, покрывал мутный желтоватый лед. Грустно блестели в подслеповатом закатном свете склоны горы Чжуонга. Там росли черноствольные, с серебристой хвоей сосны.
Уже в сумерках вышел он на широкую равнину Намга-Цаль, что значит «Роща радости». Великий буддийский патриарх Сиккама Лхацунь отдыхал здесь после трудного похода по землям народа лхопа, где проповедовал свое учение. Лхацунь пришел в восхищение от этой прекрасной долины. Сидя под исполинским кедром дуншин, он с тихой улыбкой оглядел голубые холмы и серебристые сосны. «Радость овладела здесь моим сердцем, — сказал патриарх ученикам, роняя светлые слезы. — Пусть это место станет отныне священным».