Собрание сочинений в 10 томах. Том 10
Шрифт:
Между нами и устьем ущелья или прохода лежала пропасть глубиной в триста — четыреста футов, с самого ее дна слышался гул, похожий на шум воды: там, видимо, протекала река.
Дорога подводила к самому краю пропасти, где стоял один из каменных столбов, и обрывалась. Мы остановились в глубокой растерянности.
— По всей видимости, — с невеселым смешком сказал Лео, — ущелье образовалось уже после того, как построили дорогу, в результате вулканического процесса.
— А возможно, здесь был деревянный мост или лестница, но они сгнили. Какая разница! Мы должны найти другой путь, — ответил я как можно более бодрым тоном.
— Да, и поскорее, — ответил он, — если не хотим остаться здесь навсегда.
Мы повернули направо и пошли вдоль пропасти; через милю мы набрели на ледник с большими вмерзшими в него камнями. Ледник ниспадал в пропасть наподобие застывшего водопада, но достигает ли его язык подножия — мы не могли определить. Во всяком случае, спускаться по нему казалось делом немыслимым. Но мы увидели, что далее пропасть углубляется и везде, насколько хватает взгляд, ее стена совершенно отвесная.
Мы вернулись обратно и направились налево от дороги. Здесь горы отступали, над нами с одной стороны возвышались могучие, покрытые ослепительно сверкающим снегом склоны, с другой — зияла все та же беспощадная, непроходимая пропасть. День уже угасал, когда мы заметили в полумиле от нас высокую нагую скалу и поспешили туда, надеясь, что с ее вершины откроется лучший обзор.
Скала была в полтораста футов вышиной, и когда мы наконец взобрались на нее, то увидели, что и здесь пропасть гораздо глубже, мы даже не видели дна, только слышали гул реки. К тому же ущелье здесь было шириной с полмили.
Пока мы осматривались, солнце скрылось за горой, и, так как небо было обложено хмурыми тучами, свет померк так же мгновенно, как гаснет задутая свеча. Подняться на эту крутую скалу было нелегко, в одном месте пришлось перебираться с выступа на выступ, как по лестнице: естественно, мы не решились спуститься с нее во мгле. Поскольку на вершине скалы и на снежной равнине у ее подножия было одинаково холодно и неуютно и мы очень устали, мы решили заночевать здесь, что, как потом выяснилось, спасло нам жизнь.
Разгрузив яка, мы поставили шатер с подветренной стороны глыбы на самой вершине и съели по паре пригоршней сушеной рыбы и по нескольку лепешек. Это было последнее, что мы взяли с собой из монастыря, и мы не без растерянности поняли, что единственная наша надежда — подстрелить какую-нибудь дичь, ибо у нас нет никаких запасов провианта, кроме мяса нашего старого друга яка.
Незадолго до рассвета мы проснулись от ужасающего грохота, подобно выстрелу из большой пушки; грохот сопровождался оглушительной трескотней, как будто стреляли из тысяч ружей.
— О Небо! Что это? — воскликнул я.
Мы выползли из шатра, и хотя впотьмах ничего не могли видеть, зато могли слышать и чувствовать. Грохот и треск прекратились, но вместо них звучал какой-то отвратительный скрежет. Непрерывно дул необъяснимо странный ветер: его напор был силен, как напор струи из пожарного рукава. Наконец рассвело, и мы увидели, что происходит.
Со склона горы на нас надвигалась огромная снежная лавина.
Зрелище было устрашающее. Лавина находилась еще в двух милях от нас. Она напоминала живое существо: катилась, скользила, ползла, громоздилась длинными, перекатывающимися через преграды волнами, разверзалась большими провалами, точно штормовое море, и над ее поверхностью клубились облака снежной пыли.
Мы наблюдали, в ужасе держась друг за друга; когда первая из волн обрушилась на нашу могучую скалу, вся скала задрожала, словно яхта под ударом океанской волны или осина при неожиданном порыве ветра. Лавина медленно разделилась надвое и двумя величественными потоками стала низвергаться в пропасть, с глухим шумом разбиваясь внизу. Это была головная ее часть, за ней медленным, змеиным движением следовала основная масса, то волнистая, то ровная. Упираясь в нашу скалу, она громоздилась все выше и выше: оставалось всего пятьдесят футов до того места, где мы находились, и мы уже опасались, что она с корнями вырвет нашу скалу и сбросит ее, как небольшой валун, в пропасть. А какой невероятный стоял шум! Неистово завывал сжатый, как под давлением, ветер; с непрерывным глухим стуком рушились миллионы тонн снега.
И это было еще не самое худшее: по мере того как стаивал глубокий снежный покров, веками погребенные под ним большие валуны расшатывались и с грохотом катились вниз. Сперва они двигались медленно, взметая крупинки твердого снега, как нос корабля — пену. Затем, набирая скорость, мчались прыжками, словно ядра, пущенные рикошетом вдоль поверхности моря; в конце концов, они со свистом и ревом проносились мимо нас, иногда совсем рядом, и исчезали в бездне. Некоторые, ударяясь о нашу скалу, разлетались, как взорвавшиеся ядра из корабельных орудий, или отбивали от нее большие куски и рушились вместе с ними в пропасть, точно метеоры, окруженные осколками. Ни один артиллерийский обстрел не мог бы быть и наполовину столь ужасен и столь разрушителен.
Это проявление необузданной, непреодолимой мощи, тем более неожиданное, что началось среди полного спокойствия, порождало изумление и ужас. Здесь, на склоне спокойной горы, под ласковым мирным небом, неожиданно пробудились грозные силы, скрытые в груди Природы, и с величественными раскатами грома и завыванием вихрей обрушили свой гнев на головы двух человеческих атомов.
При первом же натиске лавины мы укрылись за каменной глыбой на самой вершине скалы и, простершись во весь свой рост, изо всех сил цеплялись за нее, чтобы ветер не снес нас в пропасть. Шатер давно уже улетел вниз, точно палый лист, сорванный осенним ветром, и временами казалось, что вот-вот мы за ним последуем.
Валуны продолжали катиться; один ударился о глыбу, которая служила нам прикрытием, повредив ее и разбившись на множество осколков, каждый из которых полетел прочь со своей дикой песней. Нас, к счастью, не задело, но як, обезумев от ужаса, имел неосторожность вскочить и теперь лежал мертвый, с оторванной головой. Мы застыли в ожидании смерти; оставалось только гадать, какова она будет: погребет ли нас под собой снег, снесет ли нас с горы, раздавят ли летающие валуны, или поднимет и унесет ураганом?
Сколько времени все это продолжалось? Не знаем. Может быть, десять минут, а может быть, и два часа, ибо ужас странно смещает временные пропорции. Наконец мы осознали, что ветер прекратился, смолкли и скрежет, и грохот, и гул. Мы осторожно встали на ноги и стали оглядываться.
Гора, покрытая глубоким, во много футов, снегом, обнажилась на высоту в две мили и на ширину в тысячу футов. Почти до самой вершины нашей скалы поднимался язык снега, спрессованного до плотности льда; кое-где в нем застряли валуны. Сама вершина скалы была вся в следах мощных ударов, и на ее гладкой поверхности и в глубоких отколах блестела слюда или какой-то другой подобный минерал. Пропасть была наполовину заполнена снегом, землей и камнями. Но в основном все было по-прежнему, над головой у нас сверкало ласковое солнце, и его лучи отражались в торжественных снегах гор. Мы выдержали весь этот кошмар и остались живы, живы и даже невредимы.