Собрание сочинений в 10 томах. Том 10
Шрифт:
Она стояла, глядя на меня, затем отвернулась с миной безразличия, если не отвращения, и тихо заговорила с Хранителем. Ничего не ответив, он поклонился, показывая на кровать, где лежал Лео, туда она и направилась величественной медленной походкой. Наклонилась, подняла край одеяла, прикрывавшего его раненую голову, и, издав приглушенное восклицание, повернулась к Хранителю, видимо собираясь задать ему несколько вопросов.
Но его уже не было, и, оставшись одна, ибо она считала, что я в беспамятстве, женщина пододвинула грубый табурет к кровати Лео, села и стала смотреть на него с почти ужасающей
— Где и когда? — шептала она. — О, где и когда?
Не знаю, чем закончилась эта сцена, хотя я и боролся с забытьём, оно все же оказалось сильнее меня. Царственная женщина — Хания — все время находилась в нашей комнате и ухаживала за Лео с величайшей заботой и нежностью. Иногда даже, когда Лео не нуждался в ее услугах или же ей просто нечего было делать, она подходила и ко мне. По всей вероятности, я возбуждал ее любопытство, и она ждала моего выздоровления, чтобы утолить это любопытство.
В следующий раз я проснулся уже ночью. Комната была озарена светом луны, сияющей в ясном небе. Проникая через окно, яркие лучи попадали на кровать Лео, и я увидел, что рядом с ним стоит эта темноволосая величественная женщина. Каким-то образом он, должно быть, ощущал ее присутствие, ибо бормотал во сне — то по-английски, то по-арабски. Все ее движения показывали, что она очень заинтересована. Внезапно она встала и подошла на цыпочках ко мне. Я прикинулся спящим, да так искусно, что сумел ее обмануть. Должен признаться, что я и сам был заинтересован. Кто эта женщина, которую Хранитель называет Ханией Калуна? Не та ли, кого мы разыскиваем? Почему бы и нет? Но ведь будь это Айша, я сразу же узнал бы ее, у меня не было бы никаких сомнений.
Она возвратилась к Лео, стала на колени, и в глубоком безмолвии — ибо Лео прекратил бормотать — мне казалось, что я слышу, как бьется ее сердце. Затем она тихо заговорила — все на том же варварском греческом языке с примесью монгольских слов, изобилующих во многих наречиях Центральной Азии. Я плохо ее слышал и не понимал всего, но несколько фраз я все же понял, и они не на шутку меня испугали.
— Человек моих снов, — прошептала она. — Откуда ты? Кто ты? Почему Хесеа велела тебя встретить? — последовало несколько непонятных фраз. И потом: — Ты спишь, а глаза сна открыты. Отвечай же, велю я тебе, отвечай, что связывает меня с тобой. Почему ты всегда снишься мне? Откуда я тебя знаю? Откуда? — ее мелодичный, с богатыми модуляциями голос постепенно стихал и наконец замолк совсем; она как будто не решалась произнести вслух то, что вертелось у нее на языке.
Когда она нагнулась над Лео, длинная прядь волос, выбившихся из-под диадемы, упала на его лицо. Легкое прикосновение этой пряди пробудило Лео, он поднял худую, белую руку, коснулся своих волос и сказал по-английски:
— Где я? А вспоминаю… — Он попробовал подняться, но не смог; их глаза встретились. — Ты та самая госпожа, что вытащила меня из воды, — произнес он на ломаном греческом языке. — Скажи, не та ли ты самая
— Не знаю, — ответила она тихим, дрожащим, медово-сладким голосом. — Но я действительно царица, и зовут меня Хания.
— Скажи, царица, помнишь ли ты меня?
— Я часто встречалась с тобой во сне, — ответила она. — Мы, вероятно, виделись в далеком прошлом. Да, я поняла это, как только увидела тебя в реке. Незнакомец со знакомым лицом, умоляю тебя, назови свое имя.
— Лео Винси.
Покачав головой, она шепнула:
— Имени твоего я не слышала, но самого тебя знаю.
— Ты знаешь меня? Откуда? — с трудом выговорил он и тут же погрузился в сон или забытье.
Несколько минут она не сводила с него глаз. Затем, не в силах, видимо, совладать с собой, наклонилась над его лицом. Наклонилась, быстро поцеловала его в губы и, покраснев до корней волос, выпрямилась, стыдясь непреодолимого порыва своей безумной страсти.
Тогда-то она и заметила меня.
Я был так изумлен, озадачен и зачарован, что невольно приподнялся на кровати, чтобы лучше видеть и слышать все происходящее. Это было, конечно, неделикатно, но ведь мной владело отнюдь не заурядное любопытство, в этой драме у меня, как известно, своя роль. И не только неделикатно, но и неразумно, однако сильное изумление и болезнь помрачили мой рассудок.
Да, она заметила, что я за ней наблюдаю, и ее охватила такая ярость, что я испугался за свою жизнь.
— Как ты смел, несчастный! — воскликнула она громовым шепотом и протянула руку к поясу. В ее руке сверкнул кинжал, и я не сомневался, что он нацелен на мое сердце. В эту минуту смертельной опасности ко мне вдруг вернулась всегдашняя находчивость, я протянул к женщине дрожащую руку и сказал:
— Умоляю тебя, дай попить, у меня все горит внутри. — Я повел головой, точно слепец, и повторил: — Дай мне попить, Хранитель. — И обессиленно упал на кровать…
Она остановилась, точно ястреб, внезапно прерывающий свой полет, и быстро убрала кинжал в ножны. Взяла со столика рядом чашу с молоком, поднесла ее к моим губам, вглядываясь в мое лицо глазами, полными такой ярости и страха, что, казалось, они пылали ярким пламенем. Я выпил молоко затяжными глотками, хотя мне и стоило величайшего труда проглотить его.
— Ты дрожишь, — сказала она, — тебе снились кошмары?
— Да, друг, — ответил я. — Мне снилась эта ужасная пропасть и наш последний прыжок.
— И ничего больше? — спросила она.
— Разве этого мало? Какое путешествие — ради того, чтобы поклониться царице!
— Поклониться царице? — озадаченно повторила она. — Что ты хочешь сказать? Ты же клялся, что тебе не снилось ничего другого.
— Да, я клянусь Знаком Жизни, Горой Колышущегося Пламени и тобой, о древняя Царица!
Я вздохнул и прикинулся, будто лишился сознания, ибо не мог придумать ничего лучшего. Перед тем как закрыть глаза, я увидел, что ее лицо — только что розовое, словно заря, — стало бледным и сумрачным, как вечер; мои слова заставили ее задуматься: что кроется за ними? Она все еще сомневалась, потому что ее пальцы то и дело стискивали рукоять кинжала. Она заговорила вслух, обращаясь ко мне, хотя и не знала, слышу ли я ее.