Собрание сочинений в 10 томах. Том 10
Шрифт:
— Я был уверен, что вы не упустите такой возможности. А как насчет денег? Их понадобится целая куча.
— Об этом можешь не беспокоиться. Все эти годы я откладывал ренту, которая выплачивалась тебе по отцовскому завещанию, и сэкономил две трети того, что твой отец завещал мне как твоему опекуну. Так что тут нет никаких препятствий.
— Ну что ж, тогда уберем сундучок со всем, что в нем есть, поедем в город и купим себе ружья… А ты, Джоб, поедешь с нами? Пора тебе повидать мир.
— Может, и так, сэр, — флегматично ответил Джоб. — Я, конечное дело, не любитель таскаться по всяким там заграницам, но уж если вы, джентльмены, оба едете, вам нужен слуга, а я ведь двадцать лет прослужил у вас, неужто же отпущу вас одних?
— Хорошо, Джоб, — сказал я. — Никаких чудес ты там не увидишь, но поохотимся мы на славу… А теперь и ты, и Лео послушайте меня. Я не хочу, чтобы хоть одна живая душа знала об этой чепуховине, — я показал на черепок. — Только просочись слушок, весь Кембридж будет хохотать, а уж если со мной что случится, мой ближайший родственник сможет оспорить мое завещание на том основании, что я, мол, был не в своем уме.
Через три месяца мы уже плыли на корабле в Занзибар.
Глава IV. Шквал
Как разительно отличается сцена, к описанию которой я сейчас приступаю, от ранее описанной! Далеко позади — уютная квартирка в колледже, знакомые тома на полках; далеко позади — раскачивающиеся на ветру вязы и крикливые грачи. Кругом, куда ни глянь, под лучами полной африканской луны мерцает и переливается притененными серебряными огоньками спокойная ширь океана. Ветер вздувает огромный парус нашей дау, мелодично журчит вдоль бортов вода. Время полуночное, и почти все матросы спят на баке; только смуглый кряжистый араб Мухаммед стоит у руля, определяя наш курс по звездам; у него неторопливые, с ленцой движения. В трех милях по правому борту смутно темнеет узкая полоска — восточный берег Центральной Африки. Наша дау под северо-западным муссоном направляется на юг. Материк на добрых сотни миль окаймлен опасными рифами. Ночь так тиха, так необыкновенно тиха, что даже произнесенные шепотом слова можно расслышать по всему нашему суденышку, от носа до кормы; с отдаленной земли доносится слабый рокочущий звук.
Араб за рулем поднимает руку и говорит одно-единственное слово:
— Симба (лев).
Мы все садимся на палубе и вслушиваемся. Вот он, этот звук, раскатистый, величественный, наполняющий наши сердца трепетом,
— Завтра в десять часов, — сказал я, — если капитан не ошибся в своих расчетах, что более чем вероятно, мы увидим таинственную скалу, похожую на голову негра, высадимся и начнем свою охоту.
— И начнем поиски развалин великого города и Огненного Столпа Жизни, — с легкой усмешкой поправил меня Лео, вынув изо рта трубку.
— Пустое! — ответил я. — Днем ты разговаривал с нашим рулевым, практиковался в арабском. И что же он тебе сказал? Добрую половину своей не очень праведной жизни он занимался торговлей (или работорговлей) в этих широтах, однажды даже высаживался у подножия Скалы-Человека. Слышал ли он о развалинах города или пещерах?
— Нет, — признался Лео. — Он говорит, что от самого берега начинаются сплошные болота, кишащие змеями, особенно питонами; водится там и всевозможная дичь, но людей нет. Пояс болот тянется вдоль всего восточно-африканского побережья, но это не имеет никакого значения.
— Нет, имеет, — возразил я. — Где болота — там и лихорадка. Сам видишь, какого мнения все эти господа о здешних местах. Никто не хочет сопровождать нас. Они считают нас полоумными, и, честное слово, я готов с ними согласиться. Буду очень удивлен, если мы снова увидим добрую старую Англию. Мне, в мои годы, терять уже нечего, а вот за тебя, мой мальчик, и за Джоба я беспокоюсь. Все это дурацкая затея.
— Ничего, ничего, дядя Хорейс. Почему бы мне не попытать счастья? Но поглядите, что это за туча? — он показал на темное пятно, которое появилось в звездном небе в нескольких милях от нас, за кормой.
— Спроси рулевого, — посоветовал я.
Лео встал, потянулся и пошел на корму. Через несколько
— Он говорит, надвигается шквал, но надеется, что шквал пройдет стороной, далеко от нас.
Тут подошел Джоб, он выглядел типичным англичанином в своем коричневом фланелевом охотничьем костюме, который сильно его толстит. С тех пор как мы очутились в этих незнакомых водах, с его честного круглого лица почти не сходило озадаченное выражение.
— Пожалуйста, сэр, — сказал он, притрагиваясь к широкополой шляпе, смешно нахлобученной на затылок, — послушайте меня. Все наши ружья и вещи в вельботе, за кормой. Там же и провизия. На ночь я переберусь туда. Уж больно у всех этих черных джентльменов, — тут он понизил голос до зловещего шепота, — воровской вид. А что, если кто-нибудь из них заберется ночью в наш бот? Хватил ножом по канату — и поминай как звали. Что нам тогда делать? Беда.
Здесь я должен пояснить, что этот вельбот построили по особому заказу в Данди, в Шотландии. Мы взяли его с собой, так как знали, что берег изрезан сетью небольших речушек, и нам может понадобиться шлюпка, чтобы подняться по одной из них. Бот был превосходный, в тридцать футов длиной, с килем, обшитым медным листом — чтобы не источили жучки — днищем и с множеством водонепроницаемых ящиков-отсеков. Капитан дау предупредил нас, что из-за подводных рифов и отмелей мы вряд ли сможем подойти вплотную к хорошо ему знакомой, похожей на голову негра скале, по всем признакам той самой, о которой упоминается в надписи на черепке и о которой говорил отец Лео. В то утро ветер прекратился с восходом солнца, и, пользуясь затишьем, мы за три часа перенесли все наше имущество в вельбот, уложив ружья, амуницию и провизию в специально для них приготовленные ящики-отсеки, с тем чтобы, когда мы подойдем к таинственной скале поближе, осталось только перебраться в бот и доплыть на нем до берега. К тому же капитаны-арабы по ошибке или беспечности нередко проскакивают назначенное место. А как хорошо знают все матросы, осадка дау не позволяет ей идти против ветра. Поэтому мы спустили бот на воду, чтобы в случае необходимости подойти к берегу на веслах.
— Хорошо, Джоб, — сказал я, — пожалуй, это дельная мысль. Одеял там полно, только не ложись лицом к луне — можешь ослепнуть или одуреть.
— Господи, сэр! Я и так уже одурел от одного вида этих грязных арабов, которые тащат все, что ни попадет под руку. Сущее дерьмо, а не люди. И воняют так же противно.
Джоб, как явствует из его слов, отнюдь не был поклонником нравов и обычаев наших темнокожих собратьев.
Мы подтянули бот канатом к самой корме дау, и Джоб плюхнулся в него, как мешок с картофелем. Затем мы с Лео вернулись и сели на прежнее место; покуривая, мы перебрасывались отрывочными репликами. Ночь была несказанно прекрасна, мы испытывали вполне понятное сильное возбуждение и не хотели расходиться по каютам. Через час или около того мы оба задремали. Помню только, как Лео сонно рассуждал о том, куда следует стрелять, охотясь на буйвола: неплохо всадить пулю ему в голову, между рогов, или в горло, что-то в этом роде. Затем в моей памяти — провал.
Проснулся я от ужасающего рева ветра. Испуганно кричат матросы; вода, как хлыстом, стегает по лицам. Кое-кто из команды пробует убрать парус, но фал защемило в бейфуте, рей никак не опускается. Я вскочил и схватился за какую-то снасть. Небо за кормой было черным-черно, но впереди, разгоняя тьму, все еще ярко сверкала луна. При ее свете я увидел, как на нас стремительно надвигается огромный, футов в двадцать или даже выше, вал, увенчанный пенистым гребнем, который насквозь пронизывали серебристые лучи. Гонимый грозным шквалом, этот — уже на изломе — вал мчался вперед под чернильно-темным небом. В следующий миг черный силуэт нашего вельбота взметнулся ввысь, и на дау обрушилась гигантская масса пенящейся воды; я изо всех сил держался за канат, раскачиваясь, как флаг на ветру.