Собрание сочинений в 10 томах. Том 5
Шрифт:
Так военачальники наемной конницы фараона и поступили. Первая их атака была отбита, и они отступили, затем атаковали снова, но не выдержали натиска и бежали, преследуемые по пятам неприятелем, который гнался за ними с диким криком торжества.
Скиталец, несшийся впереди своей конницы, оглянулся и засмеялся злорадным смехом; когда все ущелье было занято сплошь неприятелем, он встал и подал условный знак своим стрелкам. В один миг град камней и стрел затмил свет солнца. Неприятель первое время старался сохранять порядок, но раненые и взбешенные кони колесниц давили и топтали людей, а град стрел не переставал сыпаться со всех сторон. Обезумев от ужаса, одни теснились вперед, другие пытались бежать назад и всюду гибли тысячами,
В числе тех, которые еще не успели выйти из устья ущелья, был царь Лику на своей колеснице. Это был громадного роста чернобородый мужчина ужасного вида. Скиталец, натянув свой лук, пустил в него стрелу, и царь упал мертвым со своей колесницы. Тогда его полчища, успевшие выбраться из засады, бросились бежать, но колесница Скитальца врезалась в их ряды, а за ней и всадники его, за всадниками — колесницы фараона, и вскоре от всего неприятельского войска остались жалкие остатки, да и те, объятые страхом и ужасом, бежали. Вся равнина чернела бегущими людьми, остатками полчищ различных народов.
Грозных союзников осталось теперь всего не более каких-нибудь двадцати тысяч. Зато ахеяне сплошными рядами стеной стояли на страже своих судов и лагеря. Скиталец собрал своих стрелков, копейщиков и колесницы и выстроил их снова в боевом порядке, предоставив одной коннице преследовать бегущих.
Медленно и не торопясь подвел Скиталец свои войска и остановил на расстоянии двух выстрелов от неприятельского лагеря, расположенного в виде лука, тетивой которого явился Сихор. Весь лагерь был окружен глубокими рвами и земляными валами.
Скиталец отправил глашатая, предлагая тем, кто укрывался в стенах лагеря, сдаться, но те, чувствуя себя в достаточной безопасности, отвергли это предложение с бешенством; кроме того, они успели заметить, что по численности своей не уступали войскам фараона.
Тогда Скиталец разделил свое войско на три корпуса и приказал двум из них атаковать неприятельский лагерь с левой и с правой стороны одновременно, с третьим же отрядом, которым командовал лично, остался против средних ворот лагеря, рассчитывая улучить удобную минуту, чтобы ворваться в него.
По его команде войска фараона атаковали лагерь одновременно с двух сторон, но их встретили градом стрел и копий, так что они принуждены были отступить. Скиталец вторично послал их в атаку; на этот раз они пробили себе дорогу с правого фланга и ворвались в лагерь. Тогда охранявшие главные ворота устремились туда, чтобы оттеснить фараонову пехоту, а Скиталец, воспользовавшись этим, приказал своим людям дышлами колесниц выломать ворота, и сам первый ворвался в лагерь на своей колеснице. Но в этот момент наемные войска фараона были вытеснены из лагеря на правом фланге, атаковавшие левый фланг были вновь отбиты и бежали. Те же, которыми предводительствовал сам Скиталец и которые должны были ворваться в лагерь вслед за ним, немного замешкались. В это время ворота захлопнулись, и сильный отряд неприятеля преградил доступ в лагерь, так что Скиталец оказался в нем один. Но он не смутился: сердце его не знало страха. Бросив золотой щит на дно бронзовой колесницы, он натянул свой лук и, громко крикнув вознице, чтобы он несся вперед, ни на минуту не останавливаясь, стал пускать одну стрелу за другой. Каждая из них несла смерть.
Враги с удивлением смотрели на Скитальца, колесница которого носилась взад и вперед. Всех сражали его стрелы, а стрелы его врагов, точно щепки, отскакивали от его золотых доспехов, не причиняя ему вреда. В недоумении, пораженные его мужеством и красотой, враги восклицали, что это бог войны, явившийся сражаться за сынов Кемета, и бежали от него.
Но вот кем-то брошенный камень угодил между глаз его вознице, и тот пал мертвым с колесницы; вожжи разметались по ветру, а кони, почуяв, что остались без управления, стали беспорядочно метаться во все стороны. Затем, прежде чем Скиталец успел подобрать вожжи, чье-то копье пронзило сердце одного из сто коней, и тот пал мертвым. Тогда смелость вернулась к врагам, и они набросились на мертвого возницу, чтобы похитить его золотые запястья и украшения, но это не удалось им. Скиталец соскочил с колесницы и встал над телом убитого с поднятым щитом и копьем.
Вдруг среди обступившей его со всех сторон толпы произошло движение; он оглянулся и над морем шлемов и султанов, над стеной щитов увидел обнаженную златокудрую голову человека, который был на полторы головы выше остальных, даже самых высоких из них. На нем не было ни шлема, ни щита, ни доспехов. Но тело его было изукрашено синими рисунками, изображающими людей, коней, змей и морских чудовищ. На плечи была накинута шкура белого медведя, скрепленная золотым аграфом, изображающим дикого вепря. Голубые холодные глаза его смотрели злобно и жестоко, а в руке вместо всякого другого оружия был ствол молодой сосны, на котором был укреплен тяжелый каменный топор.
— Расступитесь! — кричал он. — Расступись, жалкая мелкая сошка, и дайте человеку подойти, чтобы померяться силой со своим врагом.
И все расступились, встав кругом, великан выступил вперед, и толпа безмолвно приготовилась присутствовать при единоборстве.
— Кто ты такой? — спросил великан пренебрежительно. — И откуда родом?
— Меня звали Одиссеем, громителем городов, сыном Лаэрта, князем ахеян, — отвечал Скиталец. — Скажи же и ты, кто ты такой и откуда родом?
— Лестригонами и симмерианами зовут нас люди; родина моя — страна бессолнечной зимы и безночного лета, городов мы не знаем, а живем в темном сосновом бору. Зовут меня Вольф, сын Людоеда!
С этими словами он с диким криком устремился на Скитальца и занес над его головой тяжелый топор, готовый уложить его одним ударом на месте.
Но пока великан говорил, Скиталец незаметно встал так, чтобы солнце ударяло его противнику прямо в лицо, и в тот момент, когда могучий чужестранец устремился на него, Скиталец неожиданно поднял свой блестящий золотой щит, и солнце, ударив в него, ослепило его противника так, что тот уже не видел, куда попал его удар. Скиталец же в это самое время ударил изо всей силы мечом по локтевому суставу правой руки великана. Удар его был так силен, что рука вместе с тяжелым топором упала к ногам гиганта; даже сам бронзовый меч Одиссея не выдержал, и лезвие его отскочило от рукоятки слоновой кости.
— Почувствовал ли ты что-нибудь, Людоед? — спросил его Одиссей.
Но великан подхватил в левую руку свой топор, оторвал зубами вцепившиеся в топорище пальцы отрубленной руки и с пенящимися от бешенства устами, с громким, диким ревом накинулся на Скитальца и нанес ему страшный удар по голове. Этим ударом он выбил у него щит и продавил его золотой шлем, так что Скиталец, пошатнувшись, упал на одно колено, в глазах у него потемнело. Но в этот момент рука его оперлась на большой камень, так как место это, где происходило единоборство, было священным местом, на котором некогда стоял храм, разрушенный еще до царствования фараона Менеса. Скиталец обеими руками ухватил этот камень, который оказался базальтовой головой разбитой статуи какого-то бога или человека. Сильным движением он поднял эту голову, и, прежде чем на него упал второй удар каменного топора великана, швырнул ее прямо в грудь гиганта, который отшатнулся назад и упал, как срубленное топором дерево, без стона и без звука, с проломленной грудью. Вместе с темной кровавой пеной, выступившей у него на устах, жизнь покинула его тело.