Собрание сочинений в 10 томах. Том 6. Сны фараона
Шрифт:
— Нельзя ли взглянуть на план, дон Хосе? — попросил Ратмир. — Меня интересует, как проходит труба.
— На верхней полке, — указал Торрес.
Борцов достал тубус с ватманом.
— Хотите, я сделаю вам копию? — предложил Вестерман, увидев, что он срисовывает чертеж.
— Нет, спасибо. Я так, для памяти… Не откажите мне в маленькой просьбе, дон Хосе. Я бы хотел провести ночь в погребальной камере.
— Что? Более нелепой фантазии трудно придумать. Invencion? — он обернулся к Долорес. — Broma *? Это серьезно, Рамиро?
— Вполне. Я давно вынашиваю такую мысль. Право, дон Хосе, разрешите.
— Немыслимо!
— Почему? — встал на защиту Хейджберн. — Что тут такого страшного? Писателю нужны впечатления. Обычное дело.
— Ничего себе, обычное, — не мог прийти в себя Торрес.
— Хотите послушать, как поет труба? — понимающе улыбнулся Вестерман. — Могу присоединиться. Идея не так глупа, как может показаться.
— И как вы себе это представляете? Где будете спать? В саркофаге?
— На такое кощунство я вряд ли решусь. Нельзя ли на время поставить крышку на место? Сверху постелим циновку — и будет с меня. Главое, чтобы поближе к трубе.
— Крышку! — взъярился мексиканец. — Да знаешь ли ты, loco чего мне стоило ее поднять! — срываясь на крик и перемежая речь чертыханиями, Торрес начал рассказывать, как поднимали в течение многих часов плиту в пещере, пробивали скрытый под ней люк и замурованную треугольную дверь в нижнем подвале, с какими предосторожностями, миллиметр за миллиметром, вывешивали на блоках эту самую крышку, а потом опускали ее на деревянные брусья. — Тоже мне, abogado, [79] — обрушился он по ходу на Вестермана. — Это я увидел круглые дырки на плитах и сразу сообразил, для чего они сделаны. Дураку ясно, что в них продевали веревки, а он, знай свое: «сакральное — ритуальное», «образ пустоты». Ну, какой у пустоты образ?.. Нет, о крышке не может быть и речи. Не дам притронуться. Хочешь — ложись вместе с мощами.
79
Защитник (исп.).
Долорес вздрогнула и беззвучно зашевелила губами.
— Много шума из ничего, — попытался утихомирить страсти Хейджберн. — О чем, собственно, спор? Нужна вам эта крышка, Тим? Нет? Я так и думал. Никто не посягает на ваше сокровище, дон Хосе. Кроме музея Антропологии, который рано или поздно его получит. Почему бы не подвесить гамак к тем самым блокам, что помогли вам преодолеть все трудности? А вам, Тео, должно быть стыдно. Это же надо: назвать дыру «образом пустоты»!.. Хотя знаете, дон Хосе, тут что-то есть. У китайцев, коих вы почему-то недолюбливаете, были в ходу нефритовые кружки с круглым отверстием. Кажется, они назывались «вратами рождения», простите сеньора, но придумал не я. Емкий символ, не правда ли? Тут и «дао», и пустота. Не такой уж loco наш Тео. Как вы думаете, сеньор Торрес? У вас, надеюсь, найдется подходящий гамак?
Авентира тридцатая
Мехико, Мексика
Минуло три дня, но Глэдис фон Лауэ так и не подала вестей о себе. Джонсон терялся в догадках. Уже одно то, что она назначила свидание не у себя в резиденции и не на Лазурном берегу, где раньше проводила добрую половину года, а именно здесь, в Мехико, выходило за привычные рамки. «На полпути», — сказала она, проявив подчеркнутую любезность. Джонсон мог бы растрогаться, если бы не знал Глэдис. Дружелюбие и даже известный демократизм — она прислушивалась к возражениям, но никогда не меняла готовых решений — придавали ее образу великосветский лоск, не более. Это был макияж, который труднее нанести, нежели смыть. Ей бы и в голову не пришло пренебречь собственными удобствами ради, скажем так, интересов дела. Да, она отдавала себе отчет в том, какой воз тянет на себе некто Питер Д. Джонсон, но и пальцем не пошевелила, чтобы, как говорится, «войти в положение». Даже не помышляла об этом. Ее волновал только результат и, понятно, цена. Она давала задания и деньги, не вникая в детали, но жестко контролировала отчетность и сроки. Остальное просто не брала в голову. Безусловно, угроза скандала могла вывести ее из равновесия. Тем более, что глупости наделала Магда ван Хорн, ставленница и доверенное лицо самой Глэдис. Случись такое хотя бы годом ранее, грехи навесили на кого-нибудь другого, скажем, на Реджинальда ван Аллена. Но диспозиция изменилась. «Эпсилон» усилиями Джонсона обрел финансовую независимости, и какое-то перераспределение полномочий стало неизбежным. Он по собственному почину отпасовал в сторону лорда Уорвика и негласно санкционировал намерение Реджи сместить Магду ван Хорн. Можно было только гадать, как отнеслась к этому Глэдис, оповещенная задним числом. Судя по тому, что она не выказала ни осуждения, ни согласия и вообще не предприняла активных действий, ей не оставалось ничего иного, как самоустраниться.
Возможность контрудара, тщательно подготовленного в верхах, отбрасывать, понятно, не следовало. Джонсон допускал такое, но скорее как рок, чьи пути неисповедимы, а вероятности не просчитываются. Что ж, работать можно и тут, не хуже, чем в любом другом месте: коммуникации функционировали без помех, информация шла непрерывно. Три — четыре дня, что украла Глэдис, не приведут к заметным осложнениям. По графику до решающего эксперимента оставалось семь месяцев и девятнадцать дней. Тревогу и неуверенность внушало лишь непонятное молчание. Если что-то и можно было поставить в упрек миссис фон Лауэ, то уж никак не безответственность.
«Где она? Что с ней?» — гадал Джонсон.
Остров не подавал признаков жизни. Из нью-йоркской шатб-квартиры не поступало уведомлений об изменении первоначальной договоренности. Очевидно одно: Глэдис никому не сказала о предполагаемой встрече. Вернее никому из тех, кто, согласно требованиям режима, выходил на него, Джонсона. Оставалось крепиться и ждать, не выказывая признаков слабины.
Автоматически, на программе Новостей CNN, включился телевизор. Популярный ведущий Ник Клири коротко и без излишних комментариев перечислил основные события: блокада Сараево, очередной провал инспекционной миссии в Ираке, кровавые столкновения между ИНКАТО и АНК в Южной Африке, переговорный процесс на Ближнем Востоке, Нагорный Карабах, акты терроризма в Лондоне, митинг непримиримой оппозиции на Театральной площади в Москве.
По существу ничего нового. Джонсон слушал вполуха Бесстрастный голос Клири не мешал просматривать пришедшие за ночь факсы.
Упоминание о какой-то комете «Шумейкер-Леви» заставило отложить длинный отрезок бумажной ленты, что плавными извивами легла на ковер.
Инстинктивно среагировав на слово «бомбардировка», он невольно прислушался, хотя сама по себе комета его совершенно не интересовала. Вопреки ожиданиям, серия интервью с ведущими астрономами мира оказалась в фокусе первоочередных сенсаций. Джонсон развернулся в кресле к экрану, уже разделенному на два поля: в левом находился импозантно седеющий Клири, в правом — какая-то женщина: «Хайке Рауэр, астрофизик из института Макса Планка», — оповестила бегущая строка.
— Скажите, фрау Рауэр, — спрашивал Ник, — когда следует ожидать столкновения?
— По нашим расчетам первый осколок гигантской кометы обрушится на Юпитер шестнадцатого июля, в двадцать один час пятьдесят четыре минуты по среднеевропейскому времени. В настоящий момент расколотая на двадцать два куска, каждый размером с высокую гору, она мчится навстречу самой крупной планете Солнечной системы со скоростью шестьдесят километров в секунду. Бомбардировка будет продолжаться целую неделю, с шестнадцатого по двадцать второе. Следуя один за другим, удары вызовут взрывы, эквивалентные миллионам ядерных бомб. Астрономам никогда не приходилось непосредственно наблюдать явления подобных масштабов. Мы и сотни наших коллег будем следить за событиями через крупнейшие телескопы. Наблюдения будут вестись и с космических станций. На Юпитер направлены камеры зондов «Вояджер-2» и «Галилей».
— Я понимаю, насколько интересно это для науки, но что, по вашему мнению, произойдет с Юпитером? Не вызовет ли космическая катастрофа последствий, угрожающих нашей Земле?
— Дать точный прогноз сегодня едва ли возможно. Оставят ли ойсолки на теле планеты глубокие кратеры? Будут ли вспышки от страшных ударов видны на Земле и далеко во Вселенной? Возможны ли космические катаклизмы на других планетах, включая нашу? На все эти вопросы нам предстоит вскоре ответить.
— Спасибо, доктор Рауэр, — поблагодарил ведущий, и на правой половине возникло мужское лицо. — Мы связались с американским физиком Фредом Уиплом… Доброе утро, Фред!