Собрание сочинений в 10 томах. Том 8
Шрифт:
Султан посмотрел на него, погладил бороду и сказал:
— Восемьдесят тысяч жизней, восемьдесят тысяч, не считая моих воинов, которых вы убьете. Великое убийство!… И святой город будет уничтожен навсегда. Да, да! О такой резне однажды приснился мне сон.
Салах ад-Дин замолк и задумался, склонив голову на грудь.
XI. Святая Розамунда
С того дня как Годвин видел Салах ад-Дина, его силы стали прибывать, и когда здоровье вернулось к нему, он начал много размышлять. Он потерял Розамунду, Масуда умерла, и по временам ему тоже хотелось умереть. Что мог он сделать со своей жизнью, переполненной печалью, борьбой, кровопролитием? Вернуться в Англию, жить среди своих земель, ждать старости и смерти? Это не манило Годвина, он чувствовал, что, пока жив, должен трудиться.
Как-то раз он сидел, думая об этом и чувствуя себя очень несчастным. В его палатку вошел старый епископ Эгберт и, заметив выражение его лица, спросил:
— Что с вами, сын мой?
— Вы хотите выслушать меня? — вопросом на его вопрос ответил Годвин.
— Разве я не ваш духовник, имеющий право все знать? — напомнил кроткий старик. — В чем дело?
Годвин рассказал ему все с самого начала: как он в детстве хотел сделаться служителем церкви, как старый приор Стоунгейтского аббатства нашел, что ему еще рано решать свою судьбу, как впоследствии любовь к Розамунде заставила его забыть о религии; рассказал он также о сне, который привиделся ему, когда он лежал раненый после боя у бухты Смерти, об обетах, которые он и Вульф принесли перед посвящением в рыцари, о том, как он постепенно узнал, что Розамунда любит не его. Наконец, сказал и о Масуде, но о ней Эгберт, причащавший ее, уже знал.
— А что же теперь?
— Теперь, — вздохнул Годвин, — я ничего не знаю. Мне иногда кажется, что я слышу звуки своих шагов в монастырском дворе и свой голос, молящийся перед алтарем.
— Вы еще слишком молоды, чтобы говорить так, и хотя Розамунда потеряна для вас, а Масуда умерла, на свете много других достойных женщин, — сказал Эгберт.
— Не для меня, — возразил Годвин, покачав головой.
— Тогда существуют рыцарские ордена, в которых вы можете занять высокое положение.
Он опять покачал головой:
— Сила тамплиеров и госпитальеров сломлена. Кроме того, я видел их в Иерусалиме и на поле битвы, и они мне не нравятся. Если они изменятся или я буду вынужден биться против неверных, я, может быть, присоединюсь к ним. Но дайте мне совет, что делать сейчас?
— О, сын мой, — воскликнул старый епископ, и его лицо засияло, — если Бог призывает вас, идите к Богу. Я покажу вам путь.
— Да, я пойду к Нему, — согласился Годвин, — и если только крест не призовет меня снова следовать за ним в войне, я постараюсь провести весь остаток жизни, служа Господу и людям. Мне кажется, отец мой, что для этого я и был рожден.
Через три дня Годвин сделался священником, и его рукоположил епископ Эгберт. А в это время вокруг его палатки воины Салах ад-Дина, чувствуя близость падения Иерусалима, с торжеством кричали, что Магомет единый Пророк Аллаха.
Салах ад-Дин поднял голову и посмотрел на Ибелина:
— Скажите мне, что известно о принцессе Баальбекской, которую вы зовете Розамундой д'Арси? Ведь я сказал вам, что не буду говорить с вами о пощаде Иерусалима, пока мне не выдадут ее, чтобы я мог произвести над ней суд. А между тем я ее не вижу.
— Господин, — ответил Ибелин, — мы нашли ее в монастыре Святого Креста. Она была миропомазана подле алтаря, который мы считаем священным и недоступным, и отказалась идти.
Салах ад-Дин засмеялся:
— А разве ваши воины не могут оторвать одну девушку от камня алтаря? Впрочем, может быть, рыцарь Вульф стоял перед ней с обнаженным мечом?
— Да, стоял, — ответил Ибелин. — Но мы думали не о нем, хотя, конечно, он убил бы некоторых из нас. Оторвав ее от алтаря, мы совершили бы ужасное преступление, которое, конечно, навлекло бы мщение Господа на нас и на город.
— А что вы скажете о мести Салах ад-Дина?
— Как ни плохо нам, султан, мы все же боимся больше Бога, чем Салах ад-Дина.
— Да, сэр Ибелин, но Салах ад-Дин может оказаться мечом в руках Божиих.
— И этот меч быстро пал бы на нас, если бы мы совершили этот грех.
— Я думаю, что он скоро упадет, — сказал Салах ад-Дин, и опять замолчал, и опять стал гладить бороду. — Послушайте, — выговорил он наконец, — пусть принцесса, моя племянница, придет ко мне и попросит пощады городу, я думаю, что тогда я вам обещаю такие условия сдачи, за которые вы в тяжкую минуту поблагодарите меня.
— Тогда нам надо осмелиться совершить великий грех и силой взять ее, — печально произнес Ибелин, — но прежде убить рыцаря Вульфа, который не позволит ей идти, пока он жив.
— Нет, Ибелин, это огорчит меня, потому что, хотя он и христианин, рыцарь д'Арси по сердцу мне. Я сказал: «пусть она придет ко мне», а не «приведите ее ко мне». Да, пусть придет по доброй воле, чтобы ответить мне за свой грех против меня, но пусть знает, что я ей ничего не обещаю, хотя в былые дни обещал многое и держал слово. Тогда она была принцесса Баальбека и пользовалась всеми правами, связанными с этим высоким положением, я ей поклялся, что не заставлю ее выйти замуж по моему выбору или изменить веру. Теперь я беру обратно клятвы, и если она придет, то придет как бежавшая невольница, поклонница креста, которой я предлагаю только или подчинение исламу, или позорную смерть.
— Какая высокорожденная девушка согласится на такие условия? — с отчаянием спросил Ибелин. — Я думаю, она скорее захочет умереть от своей руки, чем от руки вашего палача, так как, конечно, никогда не отречется от веры.
— И осудит восемьдесят тысяч христиан? — сурово переспросил Салах ад-Дин. — Рыцарь Ибелин, клянусь Аллахом, и в последний раз, что если моя племянница Розамунда не явится в мой лагерь добровольно, не принужденная никем, Иерусалим будет отдан на разграбление.
— Значит, судьба святого города и всех его жителей зависит от благородства одной девушки? — нетвердым голосом проговорил Ибелин.
— Да, так мне открыло видение. Если ее душа достаточно высока, Иерусалим еще может быть спасен; если ее дух ниже, чем я думал, — тогда святой город погибнет вместе с ней. Я все сказал, но с вами поедут мои гонцы и отвезут письмо, которое они должны собственноручно отдать моей племяннице, бывшей принцессе Баальбека. Пусть она или вернется с ним ко мне, или останется в городе. И тогда я пойму, что узрел ложное видение, говорившее, будто мир и милосердие исходило из ее рук, и доведу эту войну до кровавого конца.