Собрание сочинений в 10 томах. Том 9. Пылающие скалы. Проснись, Фамагуста

Парнов Еремей Иудович

— С такой точки зрения я не рассматривал, — виновато потупился Кирилл, коря себя за узость кругозора. Только теперь он окончательно понял, что геологи, абстрагируясь от второстепенных мелочей, гораздо шире смотрели на мир. В применении к Земле, вообще к мирозданию такой их подход был во многом правилен.

— Подумайте в этом направлении, — сказал Северьянов. — Причем в пожарном порядке. В природе много чего происходит.

— Я понимаю, что нужен системный подход. Одно дело колба, другое — Вселенная. Постараюсь быстро выдать прогноз с возможным участием водной фазы.

— Совсем другой разговор! — обрадовался Северьянов. — Но на данном этапе мне этого мало. Вы бы не могли попытаться определить направление миграции? На конкретном анализе образцов.

— Попытаться можно, не знаю, получится ли.

— Когда предполагаете вылететь? — Северьянов придвинул перекидной календарь.

— Куда? — недоуменно спросил Кирилл.

— Как куда? — в свою очередь, удивился Дмитрий Васильевич. — В Монголию, конечно. Не на Марс же…

— В Монголию? — одновременно обрадовался и затосковал Кирилл. Ему очень захотелось поехать туда, но постоянное ожидание вестей от Светланы суеверно привязывало к Москве. — А когда можно?

— Не можно, а нужно! — усмехнулся Северьянов, сделав пометку. — Как оформим, так сразу и вылетите. На месте оно всегда виднее. Думаю, это будет полезно во всех отношениях, — сказал он значительно. — Вы хоть и прикомандированы к университету, но числитесь в наших штатах. Пусть в институте тоже знают, что вы не даром едите свой хлеб.

XXXIV

Подлетая к Москве, Доровский испытывал приятное волнение. Впервые за шестьдесят с чем-то лет он возвращался в свой город не «навсегда» — человеку свойственно ощущать жизнь в категориях вечности, — но на короткий срок, обозначенный в командировочном удостоверении. Он прожил, в сущности, суматошную жизнь, и постоянные разъезды с их встречами-проводами стали нормой существования, привычкой.

Вызванный телеграммой президиума на годичную сессию Академии наук, Евгений Владимирович думал о том, что впервые займет деревянное кресло как полноправный участник собрания. Без унизительного ощущения неполноценности и, главное, без зависти, которая нет-нет да и всколыхнется кислотным облачком при встрече с более удачливыми коллегами. Чувство тщеславия, с коим Доровский и не пытался бороться, на сей раз было полностью удовлетворено. Довольный достигнутым, он уже и в мыслях не покушался на полный академический титул.

В Академгородке ему предоставили крупный отдел в солидном, оснащенном новейшим оборудованием институте, отдельный коттедж среди мачтовых сосен и неограниченные возможности для научного поиска. О чем же еще мечтать? Поручение выступить на сессии с десятиминутным сообщением явилось для Евгения Владимировича пусть маленьким, но необыкновенно чувствительным подарком, притом совершенно нежданным. Его бодрящий холодок пробуждал благодарные воспоминания о юношеской поре, лаская смутными отголосками былых вожделений, давным-давно перегоревшего жадного нетерпения.

Подтрунивая над собственной впечатлительностью, еще способной воспламеняться из-за таких мелочей, Доровский размышлял о том, что все, о чем мечталось когда-то, так или иначе осуществилось, и он должен быть благодарен судьбе. Но под убаюкивающим миротворением подобного рода дум не угасала глубоко запрятанная уверенность в том, что внутренне он совершенно не изменился и еще покажет себя с неожиданной стороны, еще выкинет фортель, который заставит ахнуть сановных старцев.

С такими примерно мыслями и приехал Евгений Владимирович к себе на Чкаловскую. Торопливо расцеловавшись с Марьей Алексеевной, уже высматривавшей его с балкона, он швырнул туго набитый портфель на диван и схватился за телефон. Предстояло сделать уйму звонков и назначить дюжину самых неотложных свиданий. Марлена Ровнина он пригласил в Дом ученых, определив ему время в перерыве между утренним и вечерним заседаниями. Ничто не менялось, не смело меняться в его образе жизни. Он снова был дома, привычный распорядок незаметно облек его, как застиранная, но тщательно выглаженная пижама.

— Опять растолстел, нехорошо. — Доровский увлек Малика в пустующий в обеденные часы кабинет директрисы. — Не годится. Спортом надо заниматься, берите пример с меня. — Он молодецки вздернул плечи, вобрав едва намечающийся живот. — Нуте-с, докладывайте, как жизнь молодая. Что нового?

— Особых новостей нет. — Малик достал из бокового кармана пакет с фотографиями готового стенда. — Возимся потихоньку.

— Ну-ка, ну-ка! — Евгений Владимирович надел очки в тонкой золоченой оправе. — А что? Очень даже солидно. Вполне.

— Правда, нравится? — польщено порозовел Малик. — Это вам не какая-нибудь стеклянная трубочка!

— Силища! — басовито прогудел Доровский. — Что твой атомный котел! И работает?

— С этим хуже, Евгений Владимирович. «Козлы» за «козлами». Едва успеваем выковыривать. Главное, никак не поймешь, в чем закавыка. Иногда шурует, как паровоз, по пять-шесть часов без перерыва. Уже думаешь — все, отладилось, слава аллаху, а оно возьми и встань. Сущее наказание!

— Режим?

— Пробовали и так, и эдак. И угол наклона, и шнек варьировали, и чего только не делали. Вы бы съездили, посмотрели? — Малик поднял на шефа умоляющие глаза. — Мне ваша поддержка во как нужна! Хотя бы для авторитета. Отношения сложные с местной командой. На волоске висим.

— Понимаю, Марлен Борисович, понимаю, но в этот раз никак не получится — расписано по минутам. Попробуем в следующий приезд. Это я вам твердо обещаю. Вы только не теряйте оптимизма. Еще ничего не появлялось в законченном виде. Поверьте моему опыту: наладится. Подобные осложнения в порядке вещей. Временные трудности неизбежны в любом деле. Так и нужно смотреть.

— Я понимаю, — вздохнул Малик. — Да уж больно тяжко, Евгений Владимирович. Сил моих больше нет.

— Это у вас-то нет сил?! — возмутился Доровский. — Здоровяк, мальчишка, кровь с молоком! Что тогда про меня говорить? Но ведь держусь? Вот и вы держитесь… Как диссертация?

— Если стенд пойдет, можно будет попробовать.

— Э нет, батенька! — Евгений Владимирович протестующе погрозил пальцем. — Я таких проб не признаю. Здесь действовать нужно наверняка, а стенд, не сомневайтесь, пойдет.