Собрание сочинений в 10 томах. Том 9
Шрифт:
— Ваша дочь права, у нас нет никаких гарантий, что нас пропустят; и потому раньше, чем из фургона будет вынут хотя бы один ящик, мы должны обезопасить себя, — заметил Мейер. — О, я знаю, что все это довольно рискованно и что следовало подумать об этом раньше, но теперь уже поздно рассуждать. Смотрите, камни уже отвалили. Вперед!
Длинный бич щелкнул, бедные измученные волы натянули постромки, и фургон въехал в роковую крепость. За стеной виднелось большое открытое пространство, нечто вроде открытой площади, на которой некогда возвышались строения, теперь превратившиеся в груды камней, наполовину исчезнувшие под высокой травой, под деревьями и ползучими растениями. Эта
Когда их разделяло уже только пятьдесят ярдов, путешественники сошли с лошадей и оставили их вместе с фургоном под присмотром макаланга Тамалы. Бенита стала между отцом и Джейкобом Мейером, и все трое направились к сидевшим полукругом туземцам. Здесь были только взрослые мужчины, всего около двухсот человек.
Все они быстро вскочили на ноги в знак уважения к гостям — за исключением одного человека, который продолжал сидеть, прислонясь спиной к стене. Бенита увидела, что все они обладали такой же внешностью, как и их посланцы. Они были высоки и красивы, с печальными глазами и боязливым выражением лиц. Было видно, что эти люди жили изо дня в день в постоянном страхе перед угрожавшим им рабством или смертью.
Круг туземцев разрывался в одном месте проходом, через который Тамас ввел белых; когда Бенита вошла в круг, она почувствовала на себе пристальные взгляды всех этих людей с печальными глазами. В нескольких шагах впереди сидел на земле, прислонившись спиной к стене, человек, голова которого была спрятана под великолепно вышитым покрывалом, наброшенным сверху. Белым пришельцам поставили три стула прекрасной резной работы. Жестом руки Тамас пригласил их сесть, что они и сделали; так как им не подобало заговаривать первыми, чтобы не унизить своего достоинства, то они молчали.
— Будьте терпеливы и снисходительны, — проговорил наконец Тамас. — Мой отец, Мамбо, возносит молитвы к Мунвали и к духам своих праотцев, прося их благословить ваш приезд и открыть ему будущее.
Бенита, которая чувствовала на себе взгляд двух сотен пар человеческих глаз, вначале с нетерпением ожидала, чтобы старца наконец посетило откровение; но вскоре она подчинилась общему настроению и даже стала испытывать некоторое удовольствие от всего происходившего. Эти могучие, старинные стены, воздвигнутые руками неведомых людей и видевшие столько исторических событий и столько человеческих смертей, безмолвное тройное кольцо терпеливых и торжественно настроенных людей, быть может, последних отпрысков культурной расы, согбенная фигура под покрывалом, воображавшая себя в общении со своим божеством, — все было настолько необычно, что вполне заслуживало внимания людей, утомленных однообразием современной цивилизации.
Наконец человек, сидевший у стены, зашевелился и сбросил назад покрывало; из-под него показалась голова седого старца с умным, одухотворенным, аскетическим лицом — таким худым, что на нем были видны все кости, с темными глазами, устремленными куда-то вдаль, как у человека, находящегося в трансе. Он трижды глубоко вздохнул под внимательными взглядами своих соплеменников и обратил свой взор на сидевших перед ним белых людей. Сперва он взглянул на мистера Клиффорда, и на его лице промелькнула тень грусти; затем он посмотрел на Джейкоба Мейера, и это выражение сменилось беспокойством и тревогой.
Только когда его глаза остановились
— Белая девушка, — проговорил он приятным тихим голосом, — говорю тебе, я могу сообщить хорошие вести: хотя смерть пройдет совсем близко от тебя, хотя ты будешь видеть ее и справа, и слева, и спереди, и сзади, но говорю тебе, не бойся ее. Ты испытала глубокое горе, но здесь ты найдешь счастье и спокойствие, о ты, в которой обитает душа такого же чистого и прекрасного существа, умершего в давно прошедшие времена.
Пока Бенита раздумывала над его словами, сказанными с такой глубокой серьезностью, что они дали ей некоторое утешение, хотя она не могла им верить, Мамбо взглянул еще раз на ее отца и на Джейкоба Мейера, но, сделав над собой видимое усилие, смолчал.
— А мне вы не предскажете ничего хорошего, дружище? — спросил его Мейер. — Мне, приехавшему для этого издалека?
Старое лицо сразу сделалось непроницаемым, всякое выражение на нем исчезло, скрылось за тысячей мелких морщинок. Он ответил:
— Нет, белый человек. Мне ничего не поручено передать тебе. Ты такой ученый, можешь сам обратиться к небесам и прочесть то, что в них написано, если только ты сможешь… Пришельцы, — продолжал он уже другим тоном, — я приветствую вас при моих детях и от их имени. Мой сын Тамас, я приветствую и тебя тоже, ты хорошо исполнил возложенное на тебя поручение… Слушайте же: я знаю, что вы устали и хотели бы отдохнуть и поесть, но потерпите немного, ибо мне нужно сказать вам несколько слов. Взгляните вокруг. Это весь мой народ, тогда как прежде нас было столько, сколько весною бывает листьев вон на том дереве. Куда они все девались? Все по вине племени матабеле, лютых собак, которых за два поколения до нас Мзиликази, полководец Чаки, привел с юга в нашу страну, чтобы из года в год грабить и убивать.
Мы не воинственны, мы изжили войну и жажду убийства. Мы мирные люди, мы желаем возделывать землю, заниматься ремеслом, которое перешло к нам от наших предков, и прославлять небеса, на которые попадаем для воссоединения с духами наших праотцев. Они же свирепы, сильны и жестоки; они приходят сюда и убивают наших детей и стариков, уводят с собой в рабство молодых женщин и девушек, угоняют весь наш скот. Где наш скот? Лобенгула, вождь матабеле, забрал его у нас; осталось всего несколько коров, молока которых едва хватает для больных детей и младенцев, лишившихся матерей. А между тем он все продолжает посылать за скотом. «Дай дань, — говорят его посланцы, — не то мы пошлем на вас своих воинов, они придут и возьмут дань и вашу жизнь в придачу. Но у нас уже нет скота, весть скот отдан. У нас ничего не осталось, кроме этой старой горы, нескольких построек на ней и горсти зерна, которым мы живем. Да, это говорю я — я, Молимо, предки которого были великими властителями, я, человек, в голове которого больше разума, чем в головах всех матабеле!
Произнеся эти слова, старец опустил свою седую голову на грудь, и слезы потекли по его изможденным щекам; все его единоплеменники воскликнули:
— Мамбо, это истинная правда!
— Слушайте меня дальше, — продолжал он. — Так как Лобенгула снова начал угрожать нам, я послал гонцов к этим белым людям, которые однажды уже побывали здесь, и велел передать им, что если 352
они привезут мне сто ружей, а также порох и пули, чтобы мы могли отразить нападение матабеле из-за этих крепких стен, я проведу их в тайное, священное место, куда вот уже шесть поколений не ступала нога ни одного белого человека, и позволю им искать зарытый там клад, тот самый клад, который они хотели найти четыре зимы тому назад.