Собрание сочинений в 12 т. Т. 3
Шрифт:
– Через час, - сказал он, - у нас не будет ни пороха, ни пуль, ни огня, и потому нам нечего ждать этого момента, а следует действовать немедленно.
И, обратившись к Талькаву, припоминая все испанские слова, сохранившиеся в его памяти, он начал с ним разговор, то и дело прерываемый выстрелами.
Не так-то легко было этим двум людям понять друг друга. К счастью, Гленарвану были известны повадки красных волков. Не будь этого, он ничего не понял бы из слов и жестов патагонца. Но все же прошло по крайней мере четверть часа, прежде чем он смог передать Роберту содержание разговора
– Что же он ответил?
– спросил Роберт Грант.
– Он сказал, что нам любой ценой надо продержаться до рассвета. Агуар выходит на добычу только ночью, а на заре возвращается к себе в берлогу. Это ночной хищник, боящийся дневного света, - род совы, только четвероногий.
– Что ж, будем защищаться до рассвета!
– Да, мой мальчик, и пустим в ход ножи, если не сможем защищаться ружьями.
Талькав уже подал тому пример, и когда какой-нибудь волк слишком близко подкрадывался к пылавшему костру, то патагонец своей длинной, вооруженной ножом рукой рассекал пламя, и мгновение спустя нож взвивался вверх, обагренный кровью.
Между тем средства защиты приходили к концу. Около двух часов ночи Талькав бросил в костер последнюю охапку сухой травы, и у осажденных оставалось зарядов всего лишь на пять выстрелов.
Гленарван тоскливо оглянулся вокруг.
Он думал об этом мальчике, стоявшем подле него, о своих товарищах, о всех тех, кого любил. Роберт молчал. Быть может, в его детском доверчивом воображении опасность не казалась такой грозной. Но Гленарван тревожился за двоих и думал, что теперь все они неизбежно обречены на жестокую смерть: быть растерзанными заживо. Не владея больше собой, он притянул ребенка к себе. Он прижал его к груди, поцеловал в лоб, и невольные слезы полились из его глаз.
Роберт, улыбаясь, посмотрел на него.
– Я не боюсь!
– промолвил он.
– Нет, дитя мое, нет, не бойся, - ответил Гленарван.
– Через два часа наступит утро, и мы будем спасены!… Молодец, Талькав! Молодец, мой храбрый патагонец!
– воскликнул он, увидя, как ловко индеец ударом приклада убил двух огромных волков, порывавшихся перепрыгнуть через огненную преграду.
Но в эту же минуту при угасающем свете костра Гленарван заметил стаю волков, идущую сплоченными рядами на приступ рамады.
Развязка кровавой драмы приближалась. Огонь костра мало-помалу угасал, горючее иссякло. Равнина, до сей поры освещенная, погружалась во мрак, и во мраке опять замелькали фосфоресцирующие глаза красных волков. Пройдет еще несколько минут, и вся огромная стая ринется в загон.
Талькав в последний раз выстрелил и прикончил еще одного врага. Истощив боевые припасы, он скрестил руки на груди. Голова его склонилась. Казалось, он что-то молча обдумывал. Изыскивал ли он какой-нибудь смелый, невозможный, безрассудный способ отразить эту разъяренную свору? Гленарван не решался спросить его.
Вдруг волки изменили план нападения: они как будто стали удаляться, и их до сей поры оглушительный вой внезапно прекратился. На равнине воцарилась мрачная тишина.
– Они уходят, - промолвил Роберт.
– Может быть, -
Но Талькав, догадавшись, о чем идет речь, отрицательно покачал головой. Патагонец хорошо знал, что хищники до тех пор не упустят верной добычи, пока заря не загонит их обратно в темные логова.
Однако тактика врага явно изменилась. Он уже не пытался проникнуть сквозь вход в рамаду, но избрал новый, более страшный способ действия. Агуары, отказавшись от попыток проникнуть сквозь вход, который люди столь упорно отстаивали огнем и оружием, обошли рамаду кругом и дружным натиском пытались проникнуть в нее с противоположной стороны. Уже слышно было, как когти хищников впиваются в полусгнившее дерево. Между расшатанными кольями частокола просовывались мощные лапы, окровавленные морды. Перепуганные лошади, сорвавшись с привязи, метались по загону, обезумев от ужаса.
Гленарван схватил мальчика, прижал его к себе, решив защищать его до последней возможности. Быть может, у него мелькнула даже безумная мысль попытаться спастись с Робертом бегством, но в этот миг взгляд его упал на индейца. Талькав, только что метавшийся, словно дикий зверь, по загону, вдруг подошел к своей дрожавшей от нетерпения лошади и начал тщательно седлать ее, не забывая ни одного ремешка, ни одной пряжки. Казалось, возобновившийся с удвоенной силой вой хищников перестал беспокоить его. Гленарван наблюдал за Талькавом с мрачным ужасом.
– Он бросает нас на произвол судьбы!
– воскликнул он, видя, что Талькав взял в руки поводья лошади, как всадник, готовый сесть в седло.
– Талькав? Никогда!
– отозвался Роберт.
Действительно, индеец думал не о том, чтобы покинуть друзей, а о том, чтобы спасти их ценой собственной жизни.
Таука была оседлана: она грызла удила и нетерпеливо прыгала на месте; глаза ее, полные огня, метали молнии. Конь понял намерение хозяина. В тот момент, когда индеец, уцепившись за гриву, готовился вскочить на коня, Гленарван судорожным движением удержал его за руку.
– Ты покидаешь нас?
– спросил он, жестом указывая на часть равнины, где не было волков.
– Да, - ответил индеец, понявший Гленарвана. И он добавил по-испански: - Таука - хорошая лошадь! Быстроногая! Увлечет за собой волков.
– О, Талькав!
– воскликнул Гленарван.
– Скорей, скорей!
– торопил индеец.
– Роберт! Мальчик мой! Ты слышишь?
– сказал Гленарван Роберту дрожащим от волнения голосом.
– Он хочет пожертвовать собой ради нас! Хочет умчаться в пампу и увлечь за собой всю стаю.
– Друг Талькав!
– крикнул Роберт, бросаясь к ногам патагонца.
– Друг Талькав, не покидай нас!
– Нет, он нас не покинет, - сказал Гленарван и, обернувшись к индейцу, добавил: - Едем вместе!
И он указал на обезумевших от страха лошадей, прижавшихся к столбам частокола.
– Нет, - возразил индеец, понявший его намерение.
– Плохие лошади. Перепуганные. Таука - хороший конь.
– Ну что ж, пусть будет так!
– сказал Гленарван.
– Талькав не покинет тебя, Роберт. Он показал мне, что я должен сделать. Я должен ехать, а он - остаться с тобой!