Собрание сочинений в 12 т. T. 8
Шрифт:
Кортеж замыкали придворные колдуны и музыканты.
Мганнги - колдуны - в то же время являются и лекарями. Африканские дикари слепо верят в чудодейственную силу заклинаний своих мганнгов, верят в гадания и в фетишей, которыми являются у них глиняные фигуры, испещренные белыми и красными пятнами, изображающие фантастических животных, или вырезанные из дерева фигуры мужчин и женщин. Впрочем, многие колдуны были так же изувечены, как и остальные придворные. Видимо, разгневанный монарх подвергал этому наказанию и своих мганнгов, когда их лекарства не приносили ему
Музыканты - мужчины и женщины - потрясали невероятно звонкими трещотками, били в гулкие барабаны, колотили длинными палочками с гуттаперчевым шариком на конце по своим «маримеба» - нечто вроде тимпана, сделанного из нескольких тыквенных бутылок различных размеров. В общем, шум получался оглушительный, и выносить его могли только уши африканцев.
Над королевским кортежем развевались знамена и флажки. Воины несли на остриях пик побелевшие черепа соседних негритянских царьков, побежденных Муани-Лунга.
На площади короля встретили бурными приветственными возгласами. Охрана караванов разрядила в воздух ружья, но звук выстрелов потонул в отчаянном реве толпы. Хавильдары поспешно натерли свои черные физиономии порошком киновари, которую они носили в мешках у пояса, и простерлись ниц перед королем.
Альвец, выступив вперед, преподнес королю большую пачку табаку - «успокоительной травы», как ее называют в Казонде. Это было весьма кстати: Муани-Лунга как раз нуждался в каком-нибудь успокоительном средстве, ибо он с утра почему-то пребывал в очень плохом настроении.
Вслед за Альвецем Коимбра, Ибн-Хамис и другие работорговцы, арабы и метисы, заверили в своей преданности могущественного властителя Казонде.
«Мархаба!» - говорили королю арабы, прикладывая руку ко лбу, к губам и к сердцу. «Мархаба» на языке жителей Центральной Африки значит «добро пожаловать». Метисы из Уджиджи хлопали в ладоши и отвешивали низкие, до самой земли, поклоны. Некоторые мазали лицо грязью и пресмыкались перед своим гнусным властелином.
Но Муани-Лунга даже не смотрел на раболепствующих льстецов. Он проходил мимо них неверной поступью, широко расставляя ноги, словно земля качалась под ним. Так он обошел всю площадь, осматривая выведенных для продажи рабов. Если работорговцы боялись, как бы королю не вздумалось объявить своей собственностью кого-нибудь из невольников, то последние не меньше страшились попасть во власть этого свирепого животного.
Негоро ни на шаг не отходил от Альвеца. Вместе с ним он представился королю. Они беседовали на туземном наречии, если может быть назван беседой разговор, в котором одна сторона пьяна и только мычит или издает какие-то междометия. Речь Муани-Лунга стала членораздельной лишь тогда, когда он попросил своего друга Альвеца пополнить запас водки, исчерпанный последними выпивками.
– Король Лунга - желанный гость на рынке в Казонде!
– воскликнул Альвец.
– Пить хочу!
– ответил монарх.
– Король получит свою долю в прибылях ярмарки, - добавил Альвец.
– Пить!
– бубнил свое Муани-Лунга.
– Мой друг Негоро счастлив лицезреть короля Казонде после долгой
– Пить!
– рычал пьяница, от которого так и разило отвратительным запахом спиртового перегара.
– Не угодно ли королю откушать помбе или меда?
– лукаво спросил работорговец, отлично знавший, чего добивается Муани-Лунга.
– Нет, нет!… - закричал король.
– Огненной воды! За каждую каплю огненной воды я дам моему другу Альвецу…
– По капле крови белого человека!
– подсказал Негоро, сделав Альвецу знак, на который тот ответил утвердительным кивком головы.
– Кровь белого человека? Убить белого?
– переспросил Муани-Лунга. Дикие инстинкты его сразу ожили при этом предложении.
– Белый убил одного из агентов Альвеца, - продолжал португалец.
– Да, он убил Гэрриса, - подхватил Альвец.
– Мы должны отомстить.
– Тогда надо послать его к королю Массонго, в верховья Заира. Воины племени ассуа разрежут его на кусочки и съедят живьем. Они не потеряли еще вкуса к человечьему мясу, - воскликнул Муани-Лунга.
Массонго и в самом деле был царьком племени людоедов. В самых глухих углах Центральной Африки еще сохранялся обычай людоедства. Ливингстон в своих путевых записках отмечает, что племя маньема, живущее на берегах Луалабы, съедает не только врагов, убитых на войне, но и покупает рабов, чтобы пожрать их, заявляя, что «человеческое мясо слегка солоноватое и требует лишь немного приправы». Камерон также столкнулся с племенем людоедов - мэнне бугга, которые для еды по нескольку дней вымачивают в проточной воде трупы убитых, а Стенли наблюдал случай людоедства у жителей Оукуса; словом, обычай этот весьма распространен в Центральной Африке.
Но, как ни ужасна была казнь, придуманная королем для Дика Сэнда, она не понравилась Негоро: в его расчеты не входило выпускать жертву из своих рук.
– Этот белый убил нашего друга Гэрриса в Казонде, - сказал он.
– И здесь же он должен умереть!
– добавил Альвец.
– Убивай его где хочешь, Альвец, - ответил Муани-Лунга.
– Только помни уговор: по капле огненной воды за каждую каплю крови белого!
– Ты получишь огненную воду, король!
– ответил работорговец.
– И ты убедишься, что ее недаром называют огненной. Она будет пылать! Сегодня Хозе-Антонио Альвец угостит короля Муани-Лунга пуншем!
Пьяница с размаху хлопнул по руке Альвеца. Он не помнил себя от радости. Свита и жены короля разделяли его восторг. Они никогда не видали, как горит «огненная вода», и думали, что ее можно пить пылающей. А затем, упившись, они еще насладятся и видом пролитой крови.
Бедный Дик Сэнд! Какая страшная пытка была уготована ему! Если и цивилизованные люди в пьяном виде теряют облик и подобие человеческое, то можно себе представить, какое действие оказывает алкоголь на дикарей!
Нетрудно понять, что возможность подвергнуть пыткам белого человека пришлась по вкусу не только Негоро, у которого были личные счеты с юношей, но также метису Коимбре, Альвецу и всем прочим работорговцам и туземцам.