Собрание сочинений в 15 томах. Том 13
Шрифт:
Несколько секунд она сидела молча.
— Да, всегда милый Теодор, да, — сказала она.
— Милый, как и прежде?
Она молчала. Он продолжал:
— Я мог бы говорить с тобой вот так целую вечность. Я чувствую, как ко мне снова возвращаются и сила и смысл жизни. Я могу писать, могу создать что-то ценное, если только… Маргарет, дорогая, скажи, ты все так же любишь меня? Все осталось по-прежнему, ты моя?
— Нет, нет, — сказала она. — Говори о книгах. Говори о литературе. Говори о том, как вы, молодые писатели, сметаете прочь старых
— Любимая моя, дорогая. Я люблю тебя все так же.
Несколько мгновений они пристально смотрели друг на друга, не говоря ни слова.
Она сложила перед собой руки.
— Теодор, — сказала она очень твердо, — слушай.
— Я не хочу слышать то, что ты хочешь сказать.
— С этим все кончено.
— Но почему кончено?
— Это кончилось. Умерло. И умирало уже тогда, когда ты в последний раз был в Лондоне. Разве ты не чувствовал? И потом — разве ты не помнишь? Ты написал мне письмо.
Значит, она получила его письмо. Но он так много думал об этом. Он сумеет объяснить ей.
— Я был невменяем, когда писал тебе это письмо. Это была дикая выходка. У меня нет слов рассказать тебе, в каком мраке и отчаянии я находился в то время… Эти долгие дни неизвестности и тревоги в Париже. Да, это было непростительно. И все-таки я прошу тебя простить. Что это за любовь, которая не умеет прощать?
— А эта проститутка! Которая гораздо лучше умела любить?
— Это все то же. Конечно, я этого не думал. Разве я мог так думать? Я написал, чтобы сделать тебе больно.
— Что же это была за любовь, которая хотела сделать больно? Может быть, она нанесла такую рану, которая никогда не заживет. Женщины — а может быть, и все влюбленные — носят в себе какое-то чувство гордости: они гордятся тем, что умеют любить.
— Я был невменяем, — повторил он, чувствуя, что все его доводы ускользают от него.
— Глупый Теодор, — сказала она. — Милый, но глупый.
— Ты наказываешь меня за то, что я не вытерпел и закричал.
— Я не наказываю тебя. Но ты оборвал что-то. Сломал и швырнул мне в лицо.
Он наклонился к ней через стол и заговорил, взволнованно понизив голос:
— Маргарет, дорогая, все это так глупо. Так нелепо. Мало ли чем мы обидели один другого. Ведь мы же любим друг друга, и тела наши жаждут друг друга. Все это такой вздор. Между нами нет никакой настоящей преграды, только вымысел, только уязвленная гордость. Если б я только раз мог поцеловать тебя, ты бы вспомнила. И все вернулось бы.
Она твердо выдержала его взгляд.
— Да, — сказала она. — Но ты не можешь поцеловать меня. Ни здесь и нигде. И я не хочу вспоминать. Не хочу, чтобы это вернулось. Даже если бы это было возможно… Мне было бы противно потом. Это кончилось. Но я все же хочу, чтобы мы остались друзьями. Я и сейчас очень люблю тебя и думаю, что это останется всегда. Я, правда, очень люблю тебя, Теодор. Но если ты будешь вести такие разговоры, разве я могу встречаться с тобой?
4. Маргарет колеблется
В этот раз она не условилась с ним, когда они встретятся… Он послал ей открытку.
«Подари мне один день, один-единственный день, Маргарет. Вирджиния Уотер, наши прогулки».
Она не ответила. Он позвонил ей в госпиталь.
— Я не хочу дарить тебе день.
— Ты что, боишься встретиться со мной?
Он знал, что это заденет ее гордость.
— Что мы можем сказать друг другу, кроме того, что уже сказано? — спросила она.
— Приходи ко мне.
— Нет.
— Тогда давай встретимся и поговорим в последний раз в Кенсингтон-гарденс.
Она согласилась.
— Хорошо, если ты считаешь, что это необходимо, — сказала она.
Когда они встретились, у них у обоих было наготове, что сказать. Некоторое время они разговаривали, не слушая друг друга, каждый старался высказать свое. Он обращался к ней с цитатами красноречивого призыва, который он успел сочинить и несколько раз переделать в этот промежуток времени, призыва выйти за него замуж, помочь ему вернуться в жизнь, вдохновлять его, забыть все их разногласия, возникшие во время войны, и отдаться любви. Но ее невнимательность сбивала его, и он путался в фразах. Она не слушала его, она старалась отмахнуться от его фраз и пыталась объяснить ему что-то. Наконец он отказался от своих попыток и стал прислушиваться к тому, что говорила она.
— Я хочу, чтобы мы остались друзьями. Я не хочу, чтобы ты ушел из моей жизни. Я чувствую, что это было бы равносильно тому, как если бы ты умер для меня. Я никогда не выйду за тебя замуж, но разве ты все-таки не можешь оставаться близким мне? Разве все то, что было между нами, не может остаться светлым воспоминанием и сохраниться? Может быть, первая любовь больше значит для женщины, чем для мужчины. Я не хочу, чтобы ты совсем перестал существовать для меня. Я не хочу расставаться в ссоре. Я не могу ссориться с тобой, и этим все сказано. Мы любили. Ты часть моей жизни. И вот так я и чувствую.
— Но тогда все очень просто разрешается. Будь частью моей жизни.
— Нет, этим ничего не разрешается, если ты по-прежнему настаиваешь на любви. С этим все кончено, навсегда. В жизни все не так просто. Будем откровенны. Когда я отдалась тебе во время войны, это казалось пустяком, да это и был пустяк. С моей стороны было бы подло в то время отказать тебе. Я рада, что это сделала. Рада, ты слышишь? Но теперь… Теперь…
— Теперь, — язвительно сказал Теодор. — Теперь ты, по-видимому, решила подумать о своем будущем. А в мое ты не веришь. И этим все сказано. Пока мое имя не будет красоваться на всех афишах, а мои книги не будут выставлены во всех книжных лавках, у тебя нет уверенности, достаточно ли я хорош, чтобы быть твоим мужем. Вот как обстоит дело.