Собрание сочинений в 15 томах. Том 9
Шрифт:
Последний вопрос был обращен к двум заседателям.
– Несомненно, прискорбный, сэр, несомненно, – ответил заседатель оправа.
– Человеку – щелк – свойственно заблуждаться, – сказал мистер Распер.
Но отвращение к жизни, которое испытывал мистер Полли, сидя на ступеньке перелаза, объяснялось куда более серьезными причинами, нежели ссора с Распером, и позор, пережитый им в суде. В первый раз за все пятнадцать лет, что он снимал лавку, он с ужасом ожидал дня, когда надо вносить арендную плату: у него не было денег. Насколько он мог доверять своим арифметическим способностям, ему не хватало шестидесяти или семидесяти фунтов, и взять их было неоткуда. Таков был итог этих пятнадцати лет, наполненных скукой и беспросветностью, лучших лет в жизни человека. Что скажет Мириэм, когда узнает о банкротстве и о необходимости уехать – один бог знает куда – из их теперешнего дома? Она станет браниться, ворчать и проявит полную беспомощность, полную оттого, что положение действительно безвыходное. Она станет говорить, что он должен был работать больше и меньше бездельничать, выскажет сотню других столь же злых и бесполезных истин. Подобные мысли и без помощи пикулей, холодной свинины и картошки достаточно горьки, чтобы омрачить жизнь, ну, а с такой приправой они делают жизнь вконец невыносимой.
– Пройдусь-ка я немного, – сказал себе мистер Полли и после недолгих, но грустных размышлений сел лицом в другую сторону, перекинув одну ногу через перелаз.
Некоторое время он сидел неподвижно, потом перекинул через перелаз и вторую ногу.
– Покончу с собой, – прошептал он наконец и встал со ступеньки.
Последнее время мысль о самоубийстве начала все чаще посещать его, особенно в послеобеденные часы, и становилась все более привлекательной. Он знал, что от жизни больше ожидать нечего. Он ненавидел Мириэм, и не было никакой, абсолютно никакой возможности избавиться от нее. Оставалось только работать, чтобы поддерживать существование свое и Мириэм, работать и биться, как рыба об лед, чувствуя, как уходят силы и тоска овладевает сердцем.
– Жизнь моя застрахована, – проговорил мистер Полли, – лавка – тоже. Не думаю, чтобы это повредило ей или кому-нибудь еще.
Он засунул руки в карманы.
– Незачем больше мучиться, – прошептал мистер Полли и стал обдумывать план самоубийства.
Оказалось, что обдумывание плана – очень интересное занятие. Лицо его слегка прояснилось, шаг участился.
Нет в мире более целительного средства против ипохондрии, чем быстрая ходьба и усиленная работа мысли, направленная на конкретное дело; скоро выражение озабоченности исчезло с лица мистера Полли. Все надо тщательно обмозговать и проделать в строгой тайне, а то будут неприятности со страховым агентством. И мистер Полли стал придумывать, как все устроить наилучшим образом…
Мистер Полли гулял очень долго; в самом деле, какой смысл спешить в лавку, когда ты не только банкрот без пяти минут, но и скоро покончишь все счеты с жизнью? Съеденный им обед и восточный ветер потеряли над ним власть, и когда наконец он вступил на Хай-стрит, его лицо было как никогда безоблачным, и он ощущал сильный голод, что, впрочем, свойственно людям с расстроенным пищеварением. Он зашел к бакалейщику и купил банку ярко-розового филе лосося, хотя стоила она довольно дорого, решив съесть его за ужином с уксусом, солью и перцем.
Так он и сделал, и, поскольку они с Мириэм и вообще-то редко говорили, а сегодня Мириэм из гордости и по причине его недавнего плохого поведения как воды в рот набрала, он ел торопливо, жадно, и скоро лицо его опять помрачнело. Он ел один, Мириэм отказалась, демонстрируя этим свое негодование подобной расточительностью супруга. Потом мистер Полли отправился побродить по Хай-стрит и еще раз убедился, что более мерзкой улицы нет на всем свете, закурил было трубку, но она показалась ему вонючей, горькой, и он уныло поплелся спать.
Мистер Полли проспал час или два, потом вдруг проснулся и, созерцая спину свернувшейся в калачик Мириэм, опять стал размышлять над загадкой бытия, и опять засияла для него заманчивая мысль о возможности покончить со всем, что терзает и мучает его, засияла, как путеводная звезда над мраком его неудавшейся жизни.
8. Мистер Полли подводит итог
Мистер Полли разработал план своего самоубийства с тщательной предусмотрительностью и довольно примечательным альтруизмом.
Увидев возможность расстаться с Мириэм навсегда, он сразу же перестал ее ненавидеть. Он даже почувствовал, что озабочен дальнейшей судьбой жены. Он не хотел покупать свою свободу ценой ее благополучия. У него не было ни малейшего намерения бросить ее на произвол судьбы, да еще обремененной самоубийством мужа и не дающей дохода лавкой. Ему пришло в голову, что если взяться за дело с умом, то можно устроить так, что Мириэм получит страховку и за него и за лавку, сгоревшую от пожара. Он никогда еще не был так счастлив, как сейчас, когда вынашивал план самоубийства, хотя, пожалуй, это было самое печальное счастье, какое когда-либо выпадало на его долю. Он не переставал изумляться, как мог он так долго терпеть свое беспросветное, безрадостное существование.
Но где-то в глубине души смутно, неотчетливо брезжили сомнения и колебания, которые он храбро старался не замечать.
– Надоело, все надоело, – то и дело повторял он, поддерживая собственную решимость.
Жизнь его не удалась, будущее сулило ему одни невзгоды. Что еще остается делать?
Пожар, решил он, должен начаться на лестнице, ведущей вниз в кухню и мойку, расположенные в подвальном этаже. Он обольет ступеньки керосином, а в погребе под лестницей, где хранится уголь, положит несколько поленьев и набросает бумагу. На лестнице надо будет прорубить дыру, чтобы устроить тягу получше, а в лавке навалить гору из бумаги, ящиков и стульев. Останется только опрокинуть в мойке на подходящем расстоянии друг от друга, чтобы разгорелось вовсю, банку с керосином и лампу из лавки, которую он якобы собирался наполнить. Потом он бросит на лестнице лампу из гостиной – его падение с зажженной лампой в руках будет убедительной причиной пожара, – а сам, сидя на верхней ступеньке, перережет себе горло и предастся погребальному костру. Он совершит это в воскресный вечер, когда Мириэм будет в церкви, и все будут думать, что он упал с лестницы, держа в руках лампу, и погиб в огне. План, по его мнению, был разработан великолепно. Он был вполне уверен, что сумеет перерезать себе горло: надо только всадить бритву сбоку поглубже, а не пилить дыхательное горло, – и не сомневался, что почти никакой боли не почувствует. И затем наступит конец всему.
С выполнением задуманного, разумеется, спешить было некуда, и мистер Полли пока занимался тем, что на разные лады представлял себе сцену пожара и самоубийства…
Наконец выдался день, когда восточный ветер был особенно сух и силен, а воскресный обед оказался более неудобоваримым, нежели всегда; утром было получено последнее предупредительное письмо от Конка, Мейбрика, Гуля и Гэбитаса – его основных и наиболее назойливых кредиторов, – а вслед за письмом последовал разговор с Мириэм о задолженности по арендной плате, вылившийся в высказывания мнений друг о друге. Все это довело мистера Полли до той степени отчаяния, когда выношенный им план казался единственным исходом. Он пошел прогуляться, чтобы в одиночестве еще больше растравить себя, а вернувшись, застал Мириэм в плохом настроении за чаем. Заварка настаивалась целых сорок пять минут, а сдоба, которой надлежало быть горячей и намазанной маслом, была жесткой, как подошва. Он сел за стол и молча принялся есть. Решение было принято.
– Пойдешь в церковь? – спросила Мириэм супруга, убрав со стола.
– А как же! Мне есть за что благодарить господа! – ответил мистер Полли.
– Ты получил то, что заслуживаешь, – сказала Мириэм.
– Наверное, – отозвался мистер Полли и, поднявшись из-за стола, стал смотреть в окно, выходившее во двор соседней гостиницы; его внимание привлекла стоявшая там понурая лошадь.
Он все еще стоял у окна, когда с лестницы, одетая для церкви, спустилась Мириэм. Что-то в его неподвижности встревожило ее.