Собрание сочинений в 15 томах. Том 9
Шрифт:
Некоторое время Анна-Вероника продолжала идти своей дорогой, разглядывая грязные, убогие улицы. Недалеко от северной части Юстон-роуд низко нависшие, так сказать, моральные тучи стали рассеиваться, моральная атмосфера изменилась; на окнах появились чистые шторы, у парадных дверей – чистые ступеньки, в чистых, светлых окнах – опрятные объявления: «Сдаются комнаты».
Наконец на одной улице вблизи Хемпстед-роуд Анна-Вероника нашла необычно просторную и хорошо обставленную комнату, которую ей показала высокая женщина с добрым лицом.
– Вы, вероятно, студентка? – спросила высокая женщина.
– Да, я учусь в Тредголдском женском колледже, – ответила девушка.
Она почувствовала, что таким
Анна-Вероника перевезла из гостиницы багаж, дала швейцару шесть пенсов на чай, а кучеру переплатила восемнадцать пенсов; распаковав книги и вещи и придав комнате более обжитой вид, она удобно уселась в кресло у камина. Она договорилась о чае, вареном яйце и консервированных персиках на ужин и обсудила с квартирной хозяйкой, которая охотно пошла ей навстречу, вопрос о своем питании.
– А теперь, – сказала себе Анна-Вероника, оглядывая свое жилище с незнакомым ей до сих пор чувством собственника, – каким должен быть следующий шаг?
Вечером она написала письмо отцу – это было трудно – и Уиджетам, что было легче. Письма ее очень подбодрили. Необходимость постоять за себя и принять уверенный и спокойный тон во многом способствовала тому, что у нее рассеялось чувство беззащитности в этом огромном и непонятном мире, который был полон зловещих неожиданностей. Анна-Вероника надписала адреса на конвертах, посидела над ними в задумчивости, затем вышла и опустила их в почтовый ящик. Потом ей захотелось вернуть обратно свое письмо к отцу, перечесть его и, если подтвердится ее впечатление, переписать.
Завтра он узнает ее адрес. Она подумала об этом с дрожью ужаса и вместе с тем почему-то со смутным, затаенным чувством радости.
– Милый мой папочка, – сказала она, – он поднимет страшный шум! Ну что ж, когда-нибудь это должно было случиться. Авось обойдется. Интересно знать, что он скажет?
6. Уговоры
Следующее утро началось спокойно. Анна-Вероника сидела в своей комнате, в своей собственной комнате, ела на завтрак яйцо и повидло и просматривала объявления в «Дейли телеграф». Затем пришла телеграмма, а потом начались уговоры и увещания, в которые пустилась тетка. Телеграмма напомнила Анне-Веронике о том, что у нее для приема есть всего-навсего спальня; отыскав квартирную хозяйку, она поспешно добилась ее разрешения воспользоваться гостиной, находившейся на нижнем этаже и, к счастью, пустовавшей. Девушка просила, чтобы ее гостью сразу проводили туда, так как ей предстоит важная беседа. Тетка приехала в половине одиннадцатого, одетая во все черное и в необычайно густой вуали с мушками. Она подняла вуаль с видом заговорщика, снимающего маску, и открыла лицо, распухшее от слез. Воцарилось молчание.
– Моя дорогая, – сказала она наконец, отдышавшись, – ты должна немедленно вернуться домой.
Анна-Вероника бесшумно прикрыла дверь и остановилась.
– Эта история едва
– Я же дала телеграмму.
– Он так тебя любит! Он так тебя любил!
– Я дала телеграмму о том, что все благополучно.
– Все благополучно! Мне никогда в голову не могло прийти ничего подобного. Я и понятия не имела! – Она упала на стул, а ее руки безвольно опустились на стол. – Ах, Вероника, – сказала она, – уйти из дому!
Тетка любила поплакать, заплакала она и на сей раз. Столь бурные чувства ошеломили Анну-Веронику.
– Зачем ты это сделала? – твердила тетка. – Разве ты не могла открыться нам?
– Что я сделала? – спросила Анна-Вероника.
– То, что ты сделала.
– Но что я сделала?
– Бежала. Ушла – и как ушла! У нас и в мыслях этого не было. Мы так тобой гордились, возлагали на тебя такие надежды! Я считала, что ты самая счастливая девушка на свете. У меня и мысли не было о том, что я ошибаюсь. Я делала все, что могла! Твой отец не спал всю ночь. Наконец мне удалось уговорить его лечь в постель. Он все собирался надеть пальто и ехать в Лондон разыскивать тебя. Мы были убеждены, что повторилась история с Гвен. Гвен хоть оставила письмо на подушечке для булавок. А ты, Ви, даже этого не сделала, даже этого!
– Я же послала телеграмму, тетя, – ответила Анна-Вероника.
– Это был настоящий удар. Ты не дала себе труда написать поподробнее.
– Я сообщила, что все благополучно.
– Гвен тоже сообщила, что она счастлива. До получения телеграммы твой отец даже не знал о твоем уходе. Он как раз начал сердиться, что ты опаздываешь к обеду – ты ведь знаешь его, – и в это время принесли телеграмму. Ничего не подозревая, он вскрыл ее, а прочитав, стукнул по столу, отшвырнул столовую ложку и расплескал суп на скатерть. «Боже мой! – сказал он. – Я разыщу их и убью его. Я разыщу их и убью его!» В первую минуту я подумала, не от Гвен ли эта телеграмма.
– Но что же отец вообразил?
– Разумеется, он вообразил! Каждый бы это сделал на его месте. «Что случилось, Питер?» – спросила я. А он стоял, держа в руке скомканную телеграмму, и произнес ужасное слово! Затем сказал: «Анна-Вероника ушла и последовала примеру своей сестры!» «Ушла?» – переспросила я. «Ушла! – повторил он. – Прочти» – и он так швырнул мне телеграмму, что она угодила в суповую миску. Когда я пыталась достать ее разливной ложкой, он выругался и сообщил мне ее содержание. Потом отец сел и заявил, что людей, которые пишут романы, следует вешать. Все, что мне удалось сделать, – это помешать ему выбежать из дому и помчаться искать тебя. Со дней моей юности я не видела твоего отца в таком волнении… «Ах, малютка Ви! – воскликнул он. – Малютка Ви!» Потом закрыл лицо руками и долго сидел неподвижно, пока опять не вскипел.
Анна-Вероника слушала тетку стоя.
– Вы хотите сказать, тетя, – сказала она, – что отец решил, будто я сбежала с каким-то мужчиной?
– Что же другоеон мог подумать? Кому могла прийти мысль о том, что ты окажешься настолько сумасшедшей и уйдешь одна?
– И это после того, что произошло накануне вечером?
– Ну к чему вспоминать старые обиды? Если бы ты видела отца в это утро, его жалкое лицо, белое, как полотно, и все изрезанное бритвой! Он хотел первым поездом ехать искать тебя, но я сказала ему: «Подожди почты!» И действительно, пришло твое письмо. Его руки так дрожали, что он с трудом вскрыл его. Затем бросил письмо мне и сказал: «Поезжай и привези ее домой; это не то, что мы думали. Это просто шутка с ее стороны». И отправился в Сити, мрачный и молчаливый, оставив на тарелке недоеденную свиную грудинку, большой кусок, почти не тронутый. Он не завтракал, не обедал – проглотил одну ложку супа – и это со вчерашнего чая.