Собрание сочинений в 15 томах. Том 9
Шрифт:
– Я принесла тебе обед, Ви, – сказала она.
Анна-Вероника лежала в темнеющей комнате на кровати и пристально глядела в потолок. Она ответила не сразу. Ее ужасно мучил голод. За чаем она почти ничего не ела, в полдень у нее тоже совершенно не было аппетита.
Девушка встала и отперла дверь.
Тетка не была против смертной казни и войны, индустриальной системы и ночлежек, телесных наказаний преступников и государственной независимости Конго, потому что все это было вне сферы ее интересов; но она была против, она терпеть не могла, она не выносила мысли, что есть люди, которые не едят и не испытывают удовольствия от еды. Это было ее критерием душевного состояния людей, его влияния на хорошее, нормальное пищеварение. Человек, очень дурно настроенный, с трудом
И Анна-Вероника столкнулась здесь с одной из самых странных черт в человеческих отношениях – с добротой человека, которого считаешь глубоко неправым. Она взяла поднос обеими руками, всхлипнула и расплакалась.
К несчастью, тетка поспешила воспользоваться этим, чтобы добиться от племянницы раскаяния.
– Моя дорогая, – начала она, ласково положив ей руку на плечо. – Я очень хочу, чтобы ты поняла, насколько это огорчает отца.
Анна-Вероника дернулась в сторону, уклоняясь от ее руки, перечница, стоявшая на подносе, опрокинулась, и высыпавшийся из нее струей перец разлетелся в воздухе, тотчас же вызвав у обеих неудержимое желание чихнуть.
– Мне кажется, ты не понимаешь, – ответила Анна-Вероника, вся в слезах и нахмурив брови, – как он меня опозорил и унизил… Апчхи!
Она резким движением поставила поднос на свой туалетный столик.
– Но дорогая! Подумай! Ведь он же тебе отец! Апчхи!
Племянница и тетка одно мгновение смотрели друг на друга поверх носовых платков глазами, мокрыми от слез, но полными вражды, причем каждая из них была слишком глубоко взволнована, чтобы оценить весь комизм положения.
– Это не причина, – проговорила Анна-Вероника сквозь носовой платок и сразу смолкла.
– Надеюсь, – с достоинством произнесла мисс Стэнли и направилась к выходу, приняв воинственную осанку, – что твое умонастроение… – Она снова раскрыла рот, чтобы чихнуть…
Сжимая в руке носовой платок, Анна-Вероника стояла в полутьме и смотрела на дверь, захлопнувшуюся за теткой. Душа ее была переполнена сознанием беды. Она впервые, как взрослый и независимый человек, отстаивала свое достоинство и свою свободу, и вот как мир обошелся с ней. Он не подчинился ей, но и не сокрушил ее своей злобой. Он оттолкнул ее недостойным насилием, пошлой комедией и нестерпимой гримасой презрения.
– Даю слово, – впервые в жизни произнесла Анна-Вероника, – я своего добьюсь! Добьюсь!
5. Бегство в Лондон
Анне-Веронике казалось, что в эту ночь она совсем не сомкнула глаз; во всяком случае, она очень многое лихорадочно перечувствовала и передумала.
Как же ей поступить?
Одна мысль целиком овладела ею: она должна уйти из дому, она должна немедленно отстоять свои права или погибнуть. «Хорошо, – говорила она себе, – следовательно, я должна уйти». Остаться – значит сдать все позиции. Уйти завтра. Ясно, что это надо сделать завтра. Если отложить на день, то можно отложить и на два дня, если она отложит на два, то отложит и на неделю, а когда пройдет неделя, окажется, что придется подчиниться навсегда. «Я уйду, – клялась Анна-Вероника ночному мраку, – или умру». Девушка строила планы, проверяла свои возможности и средства. Пожалуй, средства не совсем соответствовали ее планам. У нее имелись золотые часы, очень хорошие золотые часы, когда-то принадлежавшие матери, жемчужное ожерелье, также довольно ценное, скромные кольца, серебряные браслеты и другие дешевые безделушки, три фунта и тринадцать шиллингов, оставшиеся от денег, которые она получала на одежду и книги, и несколько хороших, годных для продажи книг. Вот и
А потом она найдет работу.
В эту долгую ночь, полную мучительных размышлений, ей верилось, что она найдет работу; она знала, что не менее энергична, умна и способна, чем большинство знакомых девушек. Только не совсем ясно, как найти работу, но Вероника чувствовала, что найдет ее. Тогда она напишет отцу, расскажет, чего ей удалось добиться, и построит свои отношения с ним на другой основе.
Таков был ее план, и в общих чертах он представлялся правдоподобным и возможным. Но на смену этому довольно продолжительному состоянию относительной уверенности в успехе приходили минуты обескураживающих сомнений, когда вселенная, казалось, строила ей зловещие и угрожающие гримасы, вызывая ее на бой и готовя ей унизительное и постыдное поражение. «Я не боюсь, – говорила Анна-Вероника, обращаясь к ночному мраку, – я доведу борьбу до конца!»
Она попыталась подробно разработать план действий. Единственные трудности, которые она ясно видела, были трудности, связанные с уходом из Морнингсайд-парка, а не те, которые ожидали ее на том конце путешествия. Те были настолько далеки от ее опыта, что ей удалось почти совсем устранить их из своего поля зрения, успокаивая себя тем, что «все уладится». Однако Анна-Вероника понимала, что далеко не все уладится, и временами предчувствие этих трудностей преследовало ее, как страшное наваждение, словно они подстерегали ее за углом. Она старалась представить себе, что «нашла» место, и видела себя пишущей за конторкой или возвратившейся домой с работы, свободной и независимой, в приятно обставленную квартиру. Тогда она некоторое время мысленно меблировала эту воображаемую квартиру. Но, несмотря на мебель, все оставалось крайне туманным и неопределенным, так же, как и возможное счастье или несчастье. Возможное несчастье! «Нет, я уйду, – в сотый раз повторяла Анна-Вероника. – Уйду. Все равно, что бы ни случилось».
Она задремала и проснулась с ощущением, будто совсем не спала. Пора было вставать.
Вероника села на край кровати, окинула взглядом свою комнату, ряды книг в темных переплетах и череп свиньи. «Я должна их взять с собой, – сказала она, стараясь преодолеть свою неуверенность. – Как же мне вынести вещи из дому?..»
Вид тетки, сидящей за кофейным прибором, чуть сдержанной, но, пожалуй, миролюбивой, наполнил ее ужасом перед тем, что она намеревалась совершить. Может быть, она больше не вернется в эту столовую. Никогда! Может быть, в будущем, очень скоро, она пожалеет об этой комнате, где они обычно завтракали. Анна-Вероника положила себе на тарелку остатки слегка застывшего бекона и снова стала думать о том, как ей вынести вещи из дому. Она решила обратиться за помощью к Тедди Уиджету, а если его не будет, то к одной из его сестер.
Когда Анна-Вероника пришла к Уиджетам, молодое поколение лениво предавалось воспоминаниям; все, как они сами определили, «несколько раскисли». Молодежь необычайно оживилась, узнав, что Анна-Вероника потому не выполнила своего обещания, что, как она выразилась, «ее заперли».
– Боже мой! – возмущенно воскликнул Тедди.
– Что же ты намерена делать? – спросила Хетти.
– А что можно сделать? – спросила Анна-Вероника. – Вы бы стали это терпеть? Я собираюсь удрать.
– Удрать? – воскликнула Хетти.
– Уехать в Лондон, – пояснила Анна-Вероника.
Она ожидала сочувствия и восхищения, но вместо этого все семейство Уиджетов, за исключением Тедди, пришло в ужас.
– Но как ты можешь решиться на это? – спросила Констэнс. – У кого ты остановишься?
– Буду жить самостоятельно. Сниму комнату!
– Ну и ну! – воскликнула Констэнс. – А кто будет платить за комнату?
– У меня есть деньги, – ответила Анна-Вероника. – Предпочитаю все что угодно, только не эту жизнь здесь, в которой задыхаешься. – Заметив, что Хетти и Констэнс готовятся возразить ей, она тут же решительно обратилась к ним за помощью: – У меня ничего нет, кроме маленького саквояжа, и мне не во что уложить вещи. Можете вы одолжить мне что-нибудь?