Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I.
Шрифт:
— Поторопись, братцы! Как бы дождиком не прыснуло.
Мужики взяли длинные трезубые вилы и, навалившись, вонзили их в сено.
Илья Ефимович подозвал Таню, Нюшку и Степу:
— А ну, топтуны... по местам!
Ребята полезли в сарай.
Филька обычно от такой работы уклонялся — он уже взрослый, косил не хуже мужика, и не к лицу ему связываться с такой работой, как утаптывание сена.
И что это была за работа!
Мужики то и дело швыряли огромные навильники сена. «Топтуны» принимали его в объятия, тащили в дальние углы сарая, приминали, прессовали, забивали сеном все пустоты. И сено, такое ароматное и нежное на лугу, здесь, в полутемном, душном сарае, казалось жестким, колючим, жарким. В руки вонзались какие-то колючки, пыль забивала нос и горло, пот щипал глаза. Да еще гляди, как бы не напороться на острые концы вил, которые так и мелькали перед глазами.
СОН НА ВОЗУ
Через неделю дальний луг был выкошен. Филька и Степа возвращались домой с последними возами сена.
Филька ехал впереди на Лысанке, Степа — сзади на ленивой Фефеле. На возу укачивало, как в люльке, и уставший за день Степа начал дремать.
— Э-эй! Не дрыхнуть! Смотри в оба! — крикнул с переднего воза Филька.
Степа вскинул тяжелую голову и, сонно почмокав языком, пошевелил вожжами.
С тех пор как была сказана памятная фраза: «Всё врозь, всё пополам», и Филька убедился, что двоюродный брат переметнулся к Шуркиной компании и больше ему не опора и не защита, он невзлюбил его всей душой.
Внешне все было тихо, мирно и пристойно.
На глазах у взрослых, особенно при отце, Филька был со Степой ласков и обходителен, называл его «браткой», по-дружески обнимал за плечи, но про себя злорадно твердил: «Теперь он у меня попляшет камаринского! А захочу — и землю жевать будет».
Дома, садясь за стол ужинать, он пролезал мимо колониста и старался прищемить ему руку или ногу. Степа бледнел от злости и боли, а Филька с виноватым видом говорил: «Я же нечаянно... Ты, братец, не сердись!»
Во время косьбы Филька пристраивался позади Степы и, широко размахивая косой, ожесточенно шептал; «Жми-дави, колонист! Не то пятки подрежу!»
Возы подъезжали к мосту. Филька еще раз оглянулся назад и окликнул Степу, Тот не отозвался! уткнувшись лицом в сено, он сладко спал.
Филька ухмыльнулся и быстро спустился с воза на землю.
Когда Степин воз въехал на мост, Филька остановил Фефелу, распряг ее, вывел из оглобель и пустил на обочину дороги. Сам же догнал свой воз и, посмеиваясь, поехал дальше.
Фефела спустилась к реке, напилась воды, потом принялась щипать сочную прибрежную траву.
Вскоре к мосту подъехало еще несколько подвод с сеном.
— Эй, там, на мосту! — закричали мужики. — Ходу давай! Вздрогнув, Степа сонно приподнял голову, а затем вновь опустил ее на сено.
К мосту подошли мужики, бабы, ребятишки. Увидев пустые оглобли, даже сумрачный Василий Хомутов рассмеялся и стащил с воза заспанного возчика:
— Вот это да!. Это возчик! Лошадь из оглобель потерял.
Поеживаясь, Степа растерянно оглядывался по сторонам, отыскивая глазами Фефелу. Ее нигде не было видно.
— Спит себе, как младенец в люльке, да слюни пускает! — насмешливо сказал Игнат Хорьков. — И знать ничего не знает.
— Теперь узнает, — в тон ему заметил Хомутов. — Илья Ефимович пропишет ему ижицу... ниже спины. — И он вновь гулко, словно в бочку, захохотал. — Лошадь потерял, словно чеку из оси. Да такое раз в сто лет бывает! Ну, колонист!
— Сморился парень, чего с него взять, — примирительно сказал Егор Рукавишников. — Не у кого-нибудь — у Ворона батрачит. Тут и взрослый с ног свалится...
Раздались недовольные голоса — мост надо было освобождать. Кто-то предложил свалить Степин воз с сеном в сторону.
Рукавишников, поплевав на ладони, впрягся в оглобли и скомандовал: «Разом, взяли!»
Подталкивая воз сзади и с боков, мужики стронули его с моста и поставили на обочине дороги.
Путь был свободен. Возы с сеном потянулись к Кольцовке.
Степа остался один. Он спустился к берегу реки и по свежим следам направился разыскивать Фефелу.
«Не у кого-нибудь — у Ворона батрачит», — вспомнил он слова Рукавишникова.
В самом деле, кто они теперь, Степа Ковшов и его сестренка? Разве не такие же батраки, как Нюшка и тетя Груня? Аграфена так и говорит про Степу: «Вот и еще один батрачок у Ковшова прибавился. Теперь нашего полку прибыло».
Они чертоломят, гнут спины, а впереди никакого просвета.
Степа, скажем, еще пойдет осенью в школу, а что будет с Таней? Так и останется на побегушках у дяди.
Степа задумался и не заметил, как его догнали Шурка, Митя и Афоня.
— Чего вам? — хмуро спросил он. Ему было очень неловко перед ребятами, что он заснул на возу и не уследил, как у него распряглась Фефела.
Шурка предложил поскорее отыскать и запрячь лошадь.
— Да-да, — поддержал Митя. — Пока Ворон не примчался...
Степа внимательно поглядел на ребят и молча согласился. На ходу Митя спросил Степу, куда же подевался Филька — ведь они вместе выехали с луга. Степа пожал плечами:
— Я заснул на возу. А Филька, наверно, вперед уехал.
— Тогда понятно, — хмыкнул Шурка и высказал предположение, что не иначе как двоюродный братец подложил Степе свинью — нарочно выпряг Фефелу.
— Это ты брось! — не поверил Степа. — Зачем ему?
— Эх ты, простота! — вздохнул Шурка. — Разуй глаза — увидишь. Мало ты еще в Кольцовке живешь...
Река причудливо петляла среди зеленых кустов, берег был топким, под ногами хлюпала вода.
— Наверно, в овсы убежала, — сказал Афоня. — Лизоблюдка, а не лошадь!