Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I.
Шрифт:
Матвей заявил, что он от своего не отступится и поедет разыскивать правду.
— Поезжай, поезжай! — напутствовал его брат. — Смотри только не заблудись.
Добиться возвращения в Кольцовку Матвею не удалось. Тогда он поступил на курсы повышения квалификации, а потом уехал учительствовать на Кубань — хотелось своими глазами увидеть, как начинается коллективизация.
И вот сейчас Матвей вновь вернулся в родную деревню и намеревался работать здесь учителем.
— Порасскажи, Матвей, о Кубани, — обратился к брату Егор. — Что там слышно?
— Что же вам рассказывать — сами, наверно, читали, — заговорил Матвей Петрович. — Поднялись станичники... Знаете, как в ледоход... Стоит лед, побурел, весь в трещинках, в полыньях, а все еще стоит, как будто зима в разгаре. А весна все же свое берет. Шевельнулась одна льдина, другая, затрещало все кругом, и пошло... Как уж зима ни пыжься, а ледоход не удержишь. Вот и у нас скоро так будет...
— Так уж и будет? — недоверчиво переспросила Аграфена. — Сам помнишь, как ты мужиков в коммуну звал записываться. А кто пошел? Так и теперь каждый в своем закутке сидит да за свою полоску держится.
— Будет, тетя Груня, ледоход, будет! — убежденно сказал Матвей Петрович. — В коммуну мужик не пошел, рано было, а в артель двинется, непременно двинется... Другие времена теперь. На помощь селу город идет, машины посылает, технику. Сколько уж тракторов «Красного путиловца» на полях работает! Одних рабочих двадцать пять тысяч в деревню едет. Будут помогать крестьянам колхозы строить...
Матвей Петрович оглянулся и, заметив, что у изгороди, кроме взрослых, собралось немало ребят, знаком пригласил их подойти поближе, словно хотел сказать: «Слушайте и вы! Вам это тоже знать надо», и принялся рассказывать дальше:
— Довелось мне попасть на Кубани на первый краевой съезд по коллективизации. Съехалось тысячи две делегатов. Выслушали доклад, начались прения. И каждому захотелось выступить, рассказать, как у них лед тронулся. Триста записок в президиум поступило. Прения на две недели можно растянуть. А тут кто-то и предложил: «Покажите нам тракторный завод». И всем это по душе пришлось. Подали специальный поезд. Приехали делегаты в Сталинград на тракторный завод. Завод огромный — за день не обойдешь. И уже совсем к пуску готов. Вошли мы в цех, а с конвейера пробный трактор сходит. Прогрохотал мимо нас, вышел за ворота и хоть сейчас в поле... Тут мы и представили, сколько же тракторов будет выпускать этот завод. И все это для колхозов. И такой на делегатов силой повеяло, слов не подберешь! И каждый, наверно, подумал: «Да, перед такой силой ничто не устоит».
И долго еще Матвей Петрович рассказывал о кубанских станицах, где люди начинают новую жизнь, о тракторных колоннах, что уже работают на колхозных полях.
— Артельная жизнь — дело нелегкое. Сама собой не явится, — продолжал он. — Кулачье, конечно, сопротивляться будет, мешать всячески. На Кубани они такую агитацию развели против колхозов — и слухами людей пугают, и огнем, и убийствами! Да еще хлебозаготовки саботируют. Государству хлеб нужен, надо рабочих кормить, Красную Армию, а кулаки придерживают зерно, скрывают хлебные излишки, прячут их, не продают государству: посадим, мол, Советскую власть на голодный паек... Кстати, как у вас с хлебозаготовками?
— Совсем несознательный народ, — пожаловался Горелов, сидевший позади собравшихся. — Ходишь по избам, толкуешь, а хлеба продают с гулькин нос...
— Ты на народ не греши! — перебила его Аграфена. — Кто с совестью, так прошлой осенью еще хлеб продали. Сама помню — красным обозом в город возили, с флагами. А вот наши крепенькие попридержали хлебушек, а потом втридорога на базарах им торговали или бедноте под отработку роздали. Ты ведь, председатель, лучше меня об этом знаешь! Так зачем же шоры на глаза навесил и уши паклей заткнул?
— Ты меня не учи, как хлебозаготовки проводить! — огрызнулся Горелов. — Я в сельсовете не первый день.
— То ли сидишь, то ли место просиживаешь!
— Ну, ну, схватились! — остановил их Егор Рукавишников. — Здесь вам не сходка. Дайте о колхозе-то поговорить. Кубань нам пример, конечно, но у нас и поближе народ зашевелился. В Пустоваловке, говорят, уже в артель сходятся, в Снегирях — тоже... А про Дубняки и говорить нечего. Там колхоз пятый год здравствует. Начали с коммуны, теперь на артель перешли.
Степа, сидя позади взрослых, боялся пропустить хоть одно слово. Рука его лежала на кармане гимнастерки. Значит, твердое это дело — колхозы. И совсем не на песке замешано, как говорит Илья Ефимович, если люди верят в них и всё смелее начинают жить по-новому. Значит, и отец его не напрасно погиб за коммуну...
Степа даже не заметил, как достал из кармана газетную заметку и протянул ее Матвею Петровичу:
— Это про Дубняки...
Матвей с удивлением покосился на мальчика:
— А-а, бороновальщик!
— Не узнаешь? — спросил Егор. — Это крестник мой, Степа. Погибшего Григория Ковшова сынок. Первый, так сказать, коммунар в нашем селе...
— Знакомы уже, — улыбнулся Матвей Петрович.
Степа подумал, что сейчас он со смехом расскажет, как убежала лошадь с бороной. Но тот только подмигнул мальчику и, взяв заметку, принялся читать ее вслух.
Заметка была короткая, и в ней шла речь о том, каких доходов добилась дубняковская артель «Заре навстречу» — за один только прошлый год колхозники приобрели сорок племенных коров и купили трактор.
— Слышите, товарищи! — оживился Матвей Петрович. — Есть и вам у кого поучиться. Надо экскурсию в Дубняки устроить. Лучшей агитации за артель не придумаешь! — Он обернулся к Степе, вернул ему заметку и внимательно заглянул мальчику в глаза. — Давай руку, молодой Ковшов. Я твоего отца хорошо знал. Добрую он память о себе оставил...
Степа доверчиво вложил свою руку в широкую ладонь Матвея Петровича.
ХОМУТОВЫ СТРОЯТСЯ...