Собрание сочинений в 4-х томах. Том 1
Шрифт:
В нем грудились пакетики и свертки, а поверху несколько разных долей ржаного хлеба. Буханки лежали порезанными неодинаково — вдоль и поперек, были тут и четвертушки, кажется две.
— Откуда это? — опросила Машка.
— Учителя, — сказал Вадька. Он, кажется, чуть отошел, перестал крутить глазами во все стороны, принялся говорить связно: — Такой устроили бенц!
Теперь уже напрягся я. Вадим, похоже, расслабился, его речь лилась раскованно, так болтают мальчишки между собой, забылся товарищ, елки-палки, а когда люди забываются, они могут выболтать что-нибудь лишнее. Хотя бы про сегодняшний день.
Так оно и было. Он с этого и начал, чудак!
— В общем, я несколько дней не ходил в школу, — сказал Вадим и этак скользом проехал взглядом по мне.
"Аккуратней! Аккуратней!" — внушал я ему на расстоянии. Но Вадька ничего не чуял сгоряча.
— Марья мне говорит вдруг сегодня: "Тебя ищут!" — Он обвел глазами присутствующих. — Действительно! Едва разделся, как первый же учитель меня за рукав — и к директору. Ну, думаю, все! Попался! Выгонят!
Он посмотрел на Машку, как будто услышал ее неслышный упрек, ее предупреждение, наверное, напоминание про маму, ответил ей одной:
— Ой, и не говори! — Потом продолжил рассказ: — Ну и конечно! Начинает прорабатывать! Но не за то, что в школу не ходил. А за то, что не сказал про маму и про карточки.
— У вас что, мужчина директор? — спросила мама.
Вадька на секунду осекся. И тут же засмеялся:
— Не разыгрывайте! Это вы им сказали! Так что вы знаете кто, мужчина или женщина.
Мама пожала плечами.
— Да я даже номера школы твоей не знаю, — оказала она. И кивнула на меня: — Спроси Колю.
Я кивнул. Да что мама! Даже я сам не знал, где учится Вадька. Все утро хотел опросить и забыл.
Теперь настала пора растеряться ему. Он замолчал. Потом стал скрести макушку. От моей мамы ничего не укроется. Она тут же Вадьку прихватила:
— Давно в бане не был?
Он смутился окончательно. Мама, по-моему, тоже.
— Ну, ладно, — сказала она. — Рассказывай. Про баню позже.
— Директор у нас старичок, — сказал Вадька. — В общем, он ругал, ругал, потом открыл шкаф и объяснил, что учителя собрали нам еды. Всего понемногу. А скоро дадут талоны на дополнительное питание. Марье уже дали. И школа ходатайствует, чтобы нам выдали новые карточки.
Он снова поддернул штаны, теперь уже не через пальто, а напрямую, и уставился на маму.
— А я думал, это вы, — сказал Вадим, приходя в свою обычную форму: мужество плюс спокойствие.
— И-эх, чудак-человек! — вмешалась бабушка. Потом понюхала кухонные ароматы и ринулась к керосинке. Уже оттуда, из темноватой глубины своего закутка, бабушка продолжила свою речь: — Ведь люди вокруг, люди. А ты!..
Мне показалось, она хотела сказать: "А ты шакалишь!" Да вовремя удержалась.
Но бабушку перебила Марья.
— А про маму ты предупредил? — воскликнула она.
Вадим хмыкнул.
— И предупреждать не пришлось. Они все знают.
Он засмеялся. Наконец-то совсем пришел в себя.
— Знаешь, он даже что предложил? Наш директор?
Марья мотнула косицами.
— Пойти нам в детский дом. Временно. Пока мама не вернется. А учиться, говорит, будете в своих же школах.
— Чудак-человек, — повторила Марья бабушкиным голосом ее выражение.
Она неторопливо, будто вглядываясь в каждого, будто требуя подтверждения от всех от нас, обвела глазами маму, бабушку, меня и Вадьку.
И сказала каким-то поразительно сухим, я бы даже сказал, официальным голосом — и спрашивая и утверждая сразу.
— Ведь в детском доме, — сказала маленькая Марья, — живут ребята, у которых все родители погибли, а у нас есть мама.
Портфель Вадима с маленькими кулечками крупы, муки, микроскопическим сверточком масла, хлебом и даже ломтем деревенского сала в чистой тряпице был первым событием из трех последних событий этого дня.
Вторым событием стала баня. Вернее, разговор о ней. Ведь событием может быть и разговор, если он дает пищу для размышлений.
Мама у меня настойчивый человек. Так что, едва мы поели отварной рассыпчатой картошки…
Но сперва Вадька заупрямился. Бабушка выставила на стол тарелки, а он приказал Машке собираться.
— Идем! — сказал он каким-то непререкаемым, враз посуровевшим голосом, и Марья принялась послушно и как-то испуганно-суетливо натягивать на себя пальто.
— Ты что? — закричал я, пораженный, Вадиму. — Не чуешь запахов? У тебя насморк?
— У нас же своя еда есть! — искренне удивился мой приятель, указывая на портфель.
— Пого-одьте, — улыбнулась бабушка, — еще поспеете съесть свои харчи. Не больно они густы-то!
Но Вадька решительно замотал головой, и я вспомнил, как он еще днем сказал, что, мол, не могут они с Машкой объедать нашу семью. Всем, дескать, теперь лихо, и в каждой семье всяк кусок в счет.
Так что бабушкин призыв на него не подействовал. Тогда взялась за дело мама. Она у меня такая! Может, если надо, и прикрикнуть. И ухватить за плечо крепкой рукой. Усадить силой. Или повернуть к себе, заглянуть в лицо. Мама часто мне повторяет, что она теперь в нашем доме не только за себя, но еще и за отца. Впрочем, это она меня могла взять за плечо мужской рукой, потому что я ее собственный сын. Вадика она бы ни за что за плечо не взяла с силой. И Марью тоже. Она им улыбнулась и сказала, мудрая женщина:
— Что ж, раз война, раз голодно, так и в гости теперь не ходить?
Она опрашивала Вадима, глядела на него мягко и совсем нетребовательно, и, наверное, поэтому он заморгал, захлопал ресницами, смутился опять, постоял, опустив голову, потом вздохнул, словно что-то про себя решил, и, взглянув на маму, улыбнулся.
Она не сказала ни "то-то же", ни "давно бы так", как говорила мне, а ответила Вадиму мягкой улыбкой, повела рукой.
— Прошу к столу!
После ужина настойчивая мама опять взялась за свое.