Собрание сочинений в 4-х томах. Том 1
Шрифт:
— Мама, — спросил он, — мама, а ты скучала без меня?
Мама стояла перед ним в тонком халатике, в больших отцовских тапочках, перекинув косу на грудь, и от этого казалась такой родной, такой близкой.
Она подошла к Алеше и обняла его:
— Ты еще спрашиваешь… — сказала мама.
На Алешу нахлынула какая-то теплая волна, ему захотелось сделать для мамы что-нибудь хорошее.
— Знаешь, — смеясь сказал он, — а я тебя звал… Там, в госпитале…
— Да, да, — ответила мама, ласково глядя на Алешу, — я знаю…
Утром небо полыхало торжественной синевой, солнце гранило
Алеша открыл форточку и хлебнул глоток мороза.
На улице было так тихо, что слышалось, как лают собаки в Макарье, заречном селе. Красногрудые снегири усыпали прибрежные тополя, и было похоже, будто розовые яблоки перекатываются с ветки на ветку.
После уроков прибежал Гошка, и из нижнего ящика стола Алеша осторожно достал картонную коробку.
— Эх, красотища! — застонал Гошка, когда Алеша открыл ее. В коробке были елочные игрушки. — Они теперь как золото — нигде не купишь, разве только на рынке, игрушечка — за кусок хлеба. Эх, красотища! — повторил Гошка, развешивая золотые шары, маленьких стеклянных дедов-морозов, серебряные длинные бусы.
Но когда все игрушки развесили, елка оказалась почти пустой. Алеша пошел в чулан, вытащил какие-то старые книжки, остатки цветной бумаги, достал клей и начал делать бумажных солдатиков. Сперва они получались какими-то неуклюжими, но потом Алеша вспомнил книжку про Суворова, вытащил ее и стал делать солдатиков, похожих на суворовских. Пушистые перья на шлемах у офицеров, высокие барабаны, острые шпаги…
Гошка взялся помогать ему, но у него ничего не выходило, и он топтался просто так, без дела.
— Лёх, — спросил он вдруг. — А тебе твоя мама ничего не говорила?
— Чего ничего? — спросил Алеша.
— Ну… Это… Будто у тебя новый отец будет…
— Как это? — спросил, вставая, Алеша, и словно что-то хлестнуло его по лицу.
Гошка смотрел на Алешу испуганно и виновато.
— Как это? — переспросил Алеша и тут же засмеялся. "Ну и ну, подумал он, — ну и Гошка…"
Гошка тоже засмеялся. Правда, вышло это у него как-то странно. Будто вовсе и не смешно ему было.
Потом Гошка заторопился.
— Надо ведь еще переодеться, — сказал он.
Будто переодеваться надо полдня.
Пришли мама и Вера Ивановна и сразу стали стряпать — подумать только! — пельмени. Мама достала немного муки в столовой, и хотя пельмени стряпались с картошкой и капустой внутри, все равно, само даже слово пельмени! — вызывало сладкие слюнки.
Несколько раз мама вбегала в комнату — раскрасневшаяся, веселая, выпачканная мукой, спрашивала Алешу: "Ну как елка? Как елка?" — и снова убегала на кухню. Алеша смотрел на нее, любовался ею и думал: как хорошо, что она сегодня такая, как раньше, как до войны. Прежде, когда они были все втроем и готовились к Октябрьским, или к Новому году, или ко Дню Красной Армии — они всегда отмечали этот папин, а значит, и их праздник, мама носилась по квартире такая же веселая и раскрасневшаяся, и от этой ее беготни Алеше с отцом было хорошо, они подшучивали над мамой, а сами радовались, какая она красивая и веселая…
Снова в комнату вбежала мама, чмокнула Алешу в щеку, опять спросила: "Как
Алеша вспомнил Гошку с его глупым вопросом, и ему стало смешно.
— Ты что? — удивилась мама, и Алеша подумал, а что если взять и спросить ее сейчас: "Говорят, ты выходишь замуж?" Вот смеху-то будет.
"Это здорово", — подумал он и решил, что спросит, обязательно спросит, но не сейчас, а когда все сядут за стол, чтобы все и посмеялись и Вера Ивановна, и Гошка, и мама, ведь сегодня Новый год.
Потом прибежал нарядный Гошка и стал развешивать Алешкиных солдатиков.
Потом убежала переодеваться Вера Ивановна.
Потом кто-то постучал, и Алеша пошел открывать. Он открыл, думая, что это вернулась Вера Ивановна, взглянул, как она нарядилась, и замер.
В дверях стоял высокий капитан.
Алеша подумал, что военный ошибся, и спросил его:
— А вам какую квартиру?
— Вашу, — ответил капитан и козырнул Алеше.
Алешу будто осенило, и он засмеялся. Как же он не мог догадаться столько, а еще выспрашивал, выспрашивал. Это, конечно, от отца!
Сердце гулко застучало, Алеша распахнул дверь до отказа и спросил:
— Вы от папы?
Капитан растерялся, бусинки пота заблестели у него на лбу, но Алеша не замечал ничего и снова спросил:
— Вы от папы? Где он?
— Алеша! — послышался голос мамы, и он обернулся. В дверях кухни стояла разрумянившаяся мама и вытирала передником руки. Она смотрела то на Алешу, то на капитана, и руки у нее заметно дрожали.
— Это не от папы, — сказала она наконец, и капитан шагнул мимо Алеши, на ходу скидывая шинель и доставая из кармана бутылку шампанского.
Мама снова забегала по квартире, захлопотала, а капитан пригладил волосы и повернулся к Алеше. На гимнастерке у него тихо позвякивали награды. Как в полусне, Алеша отметил про себя, что капитан, видно, храбрый, раз у него два ордена боевого Красного Знамени, и две медали, и еще гвардейский знак.
— Это тебе, — сказал капитан и что-то протянул Алеше.
Он механически взял, это был шоколад, целая плитка шоколада. Из комнаты пришел Гошка и вопросительно посмотрел на Алешу, будто спрашивал: я же говорил тебе? А капитан уже по-хозяйски расхаживал по комнате, куря папиросу и оставляя за собой колечки дыма и терпкий запах одеколона.
Потом снова в дверь постучали. Это была Вера Ивановна.
Потом в ванную спряталась мама и вышла оттуда в синем шерстяном платье, как до войны. На ней были туфли с каблуками, и, когда она ходила, каблуки громко стучали.
Потом они сели за стол, военный хлопнул пробкой о потолок и стал разливать вино. Мама и Вера Ивановна говорили, что мальчишкам еще рано, но капитан не послушался и налил им тоже.
— За счастье, — сказал капитан и стал чокаться со всеми. Алеша внимательно следил, настороженный, за каждым его словом, за каждым движением. Когда капитан чокнулся с мамой и взглянул на нее как-то особенно, Алеша вдруг понял, что капитан этот тут неспроста, что что-то случится в их доме, не счастье, а несчастье случится.