Собрание сочинений в 4-х томах. Том 3
Шрифт:
Он тер переносицу, покашливал, просительно поглядывал на нас, этот удивительный человек, словом, очень тушевался, пока не сказал:
— Меня с тех пор совесть гложет, вот не могли уберечь ребят, а тут ваше письмо, и, хотя время нынче другое, мы с женой решили усыновить мальчика.
— Усыновить? — удивился Аполлон Аполлинарьевич. — Но мы этого не предполагаем.
— Не беспокойтесь, — улыбнулся Никанор Никанорович, — у нас с женой уже есть опыт, мы усыновили одного мальчика. Наш Олежек закончил медицинский институт, двое внуков.
— Да вы сначала на них посмотрите! — воскликнула
— Нет, мы рассчитываем на вас. Кого вы подскажете, — сказал подполковник.
Мы смущенно запереглядывались. Аполлон Аполлинарьевич даже покрылся мелкой потной россыпью. Смотрел на меня как на спасительницу, и я его поняла. Написала на клочке бумаги: "Коля Урванцев". Он облегченно вздохнул.
— Никанор Никанорович, мы еще вернемся к этому разговору, он слишком серьезен, а наши намерения куда проще.
— Как ваше здоровье? — вкрадчиво спросила Елена Евгеньевна.
— Соответственно возрасту пока приличное, — вздохнул он.
— А жены? — спросила я.
— Не жалуется.
— Жилищные условия? — поинтересовалась Маша.
— Трехкомнатная на двоих.
— Материальные? — спросил директор.
— Пенсионных двести рублей.
— Мы вам называем Колю Урванцева, но вы посмотрите сами.
Аполлон Аполлинарьевич расчувствовался, глаза у него заблестели, он вышел из-за стола, долго тряс руку Никанору Никаноровичу, и от этого ордена Парамонова негромко позвякивали. Когда подполковник вышел, директор подал мне знак, чтобы я не спешила звать следующего.
— Черт знает что! — рассердился он неожиданно. — Устроили тут какой-то президиум, сидим официально, пугаем людей!
Аполлон Аполлинарьевич рванулся к столу, потянул его на себя, потом крякнул, отступился, уселся рядом с Еленой Евгеньевной.
— Какой человек! — воскликнул он. — А? Но ведь мы не готовы! Нам говорят уже об усыновлении, а мы просим взять в гости!
— Это же прекрасно! — произнесла неожиданно Елена Евгеньевна. И улыбнулась. Видно, оттого, что я уставилась на нее, "как в афишу коза". Самый лучший вариант. Только осторожней, осторожней!
Я ее расцеловать готова была. Может, тогда и дала первую трещину моя теория о черном и белом. Я вглядывалась в женщину с широкими плечами, стараясь отыскать в ней какую-нибудь симпатичную черточку, но Елена Евгеньевна, будто улитка, снова спряталась в свою раковину — глаза потухли, лицо сделалось замкнутым и невыразительным.
Но мне было некогда раздумывать. Я придвигала стулья моложавой паре и заранее симпатизировала ей.
Игорь Павлович Запорожец — начальник конструкторского бюро, румянощекий, гладковыбритый, широкоплечий, спокойный и улыбчивый, — дай ему старинный шлем, вылитый князь Игорь, только наших, нынешних времен. Я так его сразу и прозвала про себя — князь Игорь. Жена его — Агнесса Даниловна, заведующая химической лабораторией в исследовательском институте, под стать мужу. Этакая лебедь — шея белая, высокая, холеная, глаза мягкие, с зеленоватым оттенком. Модная прическа, ясное дело, не то что у нас, замухрышек-учительниц, навертишь на бигуди, а утром несешься как бешеная в школу, расчесаться толком некогда, а уж про парикмахерскую и думать нечего. У «княгини» же, наверное, в парикмахерской свой мастер, а сними с нее иностранные
Все есть, детей только нет.
— Намерения у нас серьезные, — многозначительно сказал Игорь Павлович, — только, пожалуйста, подберите нам… — Он замялся, не зная, как выразить свою мысль, и супруга пришла ему на помощь:
— С нормальной наследственностью. — Она пристально смотрит на Аполлона Аполлинарьевича. Что ж, справедливо смотрит. Он естественник, ему видней. — Вы же знаете, — говорит "княгиня", — сейчас детей производят в пьяном виде, сколько потом несчастий, а у нас намерения серьезные.
Наш потомственный естественник пыхтит, произносит общие фразы, а когда солидная пара выходит, залпом выпивает стакан воды.
Мы молчим, ему, наверное, слышится неуверенность в нашем молчании, и он начинает без нужды убеждать нас:
— А что вы хотите! Современные люди. Ничего неприличного в их вопросах нет. Напротив. Очень даже грамотно и точно.
Мы не возражаем. Все согласны с Аполлоном Аполлинарьевичем. Действительно, современные люди смотрят на жизнь трезво, и мне эта пара очень нравится. Даже трудно сказать, кто больше.
Следующая пара повергла нас в панику. Всех. Прежде всего Машу.
На двоих — двести пятьдесят. Он шофер, она бухгалтер. И главное: трое детей.
Мы засучив рукава вчетвером ворошим жизнь Семена Петровича и Анны Петровны со смешной фамилией Поварешкины. Все норовим откопать причины: зачем им еще ребенок? Наконец я не выдерживаю. Задаю главный вопрос, все-таки я самая молодая, мне и неприличное прилично, пусть поругают за неопытность.
— Зачем вам лишняя обуза?
Специально формулирую пожестче.
— Жалко, — говорит женщина, теребя простой платочек, свисающий с плеча.
— Детишек жалко, — поясняет Поварешкин, а сам все подвигает, по сантиметрику подвигает нам связку документов, словно опасается, что мы их не посмотрим. Не доверяем, что ли?
— Тяжело будет! — восклицает Маша. — Вот у меня трое, так я из-за этого в интернате работаю, и они здесь учатся.
— Как не тяжело! — соглашается Анна Петровна, но Семен Петрович — мне это видно — торопливо наступает ей на ногу своим ботинком, и Поварешкина поправляется: — Чего же тяжелого? Старшие помогут. Витя у нас — в девятом, а Саша — в седьмом. Да и Колька пять кончил! Что же, мы еще одного малыша не обогреем?
Аполлон Аполлинарьевич, усердно потея, просит их подумать, прийти через неделю, не торопиться. Но Петровичи уперлись, точно бычки, подталкивают нам связку бумаг, и в самую ответственную минуту Поварешкин достает из кармана большой значок, что-то вроде ордена.
— Это замечательно, — говорит Аполлоша, — что вы победитель… социалистического… соревнования, но… дети есть дети…
Что-то наш директор жужжит на пределе, вот-вот сломается. Так оно и есть.
— Ладно, — соглашается Аполлоша, — в многодетной семье тоже много хорошего. — И вдруг обращается к женщине, кивнув на ее мужа: — А он не выпивает?