Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 2. Божественный Клавдий и его жена Мессалина.
Шрифт:
Непосредственным поводом для чистки сената послужило дело Азиатика.
46 г. н. э.
Однажды ко мне пришла Мессалина и сказала:
— Помнишь, ты спрашивал себя, не кроется ли за отказом Азиатика от должности консула что-нибудь еще, кроме приведенной им причины, будто бы люди завидуют ему и подозревают неизвестно в чем — ведь его назначают вторично?
— Да, похоже, было, за этим стояло что-то еще.
— Так оно и есть. Я сейчас скажу тебе то, что мне следовало сказать уже давно: Азиатик страстно влюблен в жену Корнелия Сципиона. Что ты об этом думаешь?
— В Поппею? Эту молодую женщину с прямым носиком и дерзким взглядом? О да, она очень привлекательна. А что она сама об этом думает? Азиатик не молод и не красив, как ее муж, он лыс и тучен, но, спору нет, он самый богатый человек в Риме, а его сады — чудо!
— Боюсь, что Поппея скомпрометировала себя с Азиатиком. Ладно, буду говорить начистоту. Несколько недель назад Поппея пришла ко мне — ты ведь знаешь, как мы с ней дружны, вернее, как были дружны, — и сказала: «Мессалина, душечка, я хочу попросить тебя об очень большой услуге. Обещай никому не открывать того, о чем я тебя попрошу». Разумеется, я обещала. «Я влюбилась в Валерия Азиатика и не знаю, как мне быть. Мой муж ужасно ревнив, и если он узнает, он меня убьет. Главная помеха в том, что мой брачный контракт заключен по всей форме, а ты сама знаешь, как трудно в этом случае получить развод, если муж не пойдет навстречу. [105] Прежде всего, теряешь детей. Как ты думаешь, ты не могла бы мне помочь? Не могла бы попросить императора поговорить с моим мужем, чтобы он дал мне развод и я вышла за Азиатика?»
105
…мой брачный контракт заключен по всей форме… — Имеется в виду религиозный свадебный обряд — конфарреация. Развод в этом случае был возможен только при обоюдном согласии сторон. (Комментарий C. Трохачева)
— Я надеюсь, ты не сказала ей, что меня можно к этому склонить. Ох уж эти женщины…
— О нет, милый, напротив. Я сказала, что, если она никогда больше и словом не обмолвится об этом предмете, я постараюсь, ради былой дружбы, забыть то, о чем она просила, но если до меня донесутся хоть какие-то слухи и я узнаю, что они с Азиатиком по-прежнему ведут себя неподобающе, я тут же пойду к тебе.
— Молодец. Я рад, что ты так сказала.
— Вскоре после этого Азиатик отказался от консульства и — помнишь? — попросил разрешения сената посетить свои владения во Франции.
— Да, и пробыл там довольно долго. Стараясь забыть Поппею, полагаю. На юге Франции множество хорошеньких женщин.
— Ничего подобного. Все это время я следила за Азиатиком. Во-первых, он принялся дарить дорогие денежные подарки гвардейским капитанам, сержантам и знаменосцам. Он говорит, что делает это из благодарности за их верность тебе. Это, по-твоему, правдоподобно звучит, да?
— Ну, у него столько денег, что он не знает, куда их девать…
— Не смеши меня. Нет такого человека, сколько бы у него ни было денег, который не знал бы, куда их девать. Во-вторых, они с Поппеей до сих пор регулярно встречаются, когда бедный Сципион уезжает из города, и проводят вместе ночь.
— Где они встречаются?
— В доме братьев Петра. Они ее двоюродные братья. А в-третьих, Сосибий сказал мне позавчера по собственному почину, что он полагает, с твоей стороны не очень мудро отпускать Азиатика так надолго в его французские поместья. Когда я спросила его, что он имеет в виду, он показал мне письмо от своего друга, присланное из Вены; друг писал, что Азиатик почти не бывает в своих поместьях, а разъезжает по провинции и посещает самых влиятельных людей, он даже совершил поездку по Рейну, где проявил большую щедрость к солдатам гарнизонов. Ты, наверно, помнишь, что Вена — его родной город, и Сосибий говорит…
— Немедленно позови сюда Сосибия.
Сосибий был учитель Британика, выбранный мной самим на этот пост, так что, как вы понимаете, я питал полное доверие к его суждениям. Александрийский грек, он с юности занимался изучением ранних латинских авторов и слыл лучшим знатоком текстов Энния; он был как дома в республиканском периоде нашего прошлого, которое он знал куда лучше любого римского историка, включая меня, поэтому я решил, что он будет достойным примером для моего маленького сына. Сосибий вошел в комнату, и когда я спросил его, ответил вполне откровенно. Да, он считает Азиатика честолюбцем, вполне способным организовать переворот. Разве он однажды уже не выдвинул свою кандидатуру на пост императора против моей?
— Ты забываешь, Сосибий, что те два дня были стерты амнистией со страниц нашей летописи.
— Но Азиатик участвовал также в заговоре против твоего племянника, покойного императора, и хвастался этим на рыночной площади. Когда такой человек без всякой видимой причины отказывается от консульства и удаляется во Францию, где пользуется большим влиянием и еще увеличивает его, разбрасывая деньги направо и налево, и, без сомнения, говорит, будто отказаться от консульства его вынудила твоя ревность или то, что он защищал своих земляков французов…
Мессалина:
— Все совершенно ясно. Он обещал Поппее жениться на ней, а единственный способ это сделать — избавиться от нас с тобой. Он получит разрешение снова уехать во Францию и поднимет там бунт с помощью французских войск, а затем привлечет и те, что стоят на Рейне. А гвардия будет готова провозгласить его императором, как была готова провозгласить тебя: почему бы не получить еще по две сотни золотых на брата?
— Кто еще, как вы думаете, замешан в заговоре?
— Надо выяснить все насчет братьев Петра. Они недавно попросили вести в суде их дело адвоката Суилия, а он один из моих лучших агентов. Если против них есть какие-нибудь улики помимо того, что они предоставили Поппее и Азиатику спальню в своем доме, Суилий это раскроет, можешь на него положиться.
— Я не люблю шпионства и не люблю Суилия.
— Мы должны защитить себя, и Суилий сейчас — самое удобное оружие.
Мы послали за Суилием, и через неделю он представил первый отчет, подтверждавший все подозрения Мессалины. Братья Петра, несомненно, участвовали в заговоре. Старший из них уже давно распускал потихоньку слухи о видении, которое предстало ему как-то утром в полусне и которое астрологи истолковали самым устрашающим образом. Он якобы увидел мою голову, отсеченную от туловища и украшенную венком из белых виноградных листьев; толкование заключалось в том, что в конце осени я умру насильственной смертью. Младший брат — гвардейский полковник — действовал в качестве посредника между Азиатиком и гвардией. По-видимому, с Азиатиком и братьями Петра были связаны два моих старых друга, Педон Помпей, часто игравший со мной по вечерам в кости, и Ассарион, дядя моего зятя Помпея с материнской стороны, также имевший свободный доступ во дворец. Суилий высказал предположение, что им скорее всего будет поручено меня убить во время дружеской игры в кости. Кроме того, в числе сообщников были две племянницы Ассариона, сестры Тристония, связанные интимными отношениями с братьями Петра.
Ничего не остается, решил я, как ударить первыми. Я отправил командующего гвардией Криспина во главе роты гвардейцев, чья верность была вне подозрений, на виллу Ассариона в Байях, и там Азиатик был арестован. В наручниках и кандалах его привели ко мне во дворец. Вообще-то я должен был предъявить ему свои обвинения перед сенатом, но я не знал, как широко распространился заговор и как далеко зашел. Могли раздаться голоса в его защиту, а я вовсе не хотел этого допускать. Я допросил его в своей комнате в присутствии Мессалины, Вителлия, Криспина, Помпея и главных советников.