Собрание сочинений в 6 томах. Том 1. Наслаждение. Джованни Эпископо. Девственная земля
Шрифт:
Ее подруги тоже пели, но иногда голос Торы поражал их тоскливым чувством одиночества, и они умолкали и опускали обжигаемые солнцем головы, чувствуя, как все сильнее коченеют их ноги и сильнее слепнут глаза, опаляемые солнцем, их руки опускались, а песня Торы терялась в томительно душном воздухе, как проклятье, как рыдание…
Слова и пылкие взгляды Минго на мгновенье взволновали ее, она не понимала, что с ней. Чувствовала в глубине души какое-то смутное беспокойство, испытывала почти гнев против этого смелого юноши с белыми зубами и толстыми губами.
Она остановилась
В один августовский полдень она отправилась со стадом индюков в сосновую рощу, ища тени, и нашла там любовь.
Стояла, опершись о ствол, веки ее отяжелели от сонливого состояния, глаза были полны меркнущего света. Вокруг паслись индюки, уткнув свои синие головы в траву, кишащую насекомыми, два из них присели тут же на листовом кусте, тихим шепотом веял ветерок над зелеными куполами, за которыми виднелось палимое солнцем побережье и голубая полоса оживленного парусами моря.
Между густыми деревьями показался Минго и, затаив дыхание, стал приближаться к ней, все ближе и ближе… его волшебница, по-видимому, уснула, стоя возле дерева.
— Тора!
Она вздрогнула, обернулась и открыла свои круглые глаза, отяжелевшие от сна.
— Тора… — с дрожью в голосе повторил Минго.
— Чего вам?
— Я хочу сказать, что все время вижу по ночам ваши глаза и не могу спать.
Быть может, теперь она поняла его, опустила голову и, по-видимому, прислушивалась или старалась что-то вспомнить: ведь эти слова она однажды слышала, это был тот же голос, не могла вспомнить, где именно она слышала их. Подняла голову, как зачарованный, стоял перед ней парень с пылающим лицом, полузакрытыми губами, молодой, сильный. Ветер принес аромат диких трав, и сквозь гущу сосен ослепительно блестела Адриатика.
— Эй, Минго! — вдруг послышался вдали чей-то резкий окрик.
Он вздрогнул, протянул Торе руку, изо всех сил сжал ее и как безумный пустился бежать по песку, по направлению к барке, которая ждала его, качаясь на волнах.
— Минго! — прошептала Тора со странным оттенком, устремив взоры на быстро удалявшийся латинский парус. И засмеялась, как ребенок. Возвращаясь, она пела песню, — живую, веселую тарантеллу, погоняя перед собой тростью сытых индюков. А кровавое солнце скрывалось за Монтекроно среди туч, гонимых внезапно сорвавшимся юго-западным ветром.
В эту ночь разразилась буря, и море подступило к самым домам, пугая жителей своим ревом, все бедное население побережья заперлось в своих домиках, прислушиваясь к завыванию шквалов или умоляя Пресвятую Деву заступиться за рыбаков.
Одна Тора, как дикий зверь, бродила во мраке с опущенной головой, прорываясь сквозь бешеный вихрь, вперив во мрак свои полные тоски, желтые глаза и прислушиваясь, не раздастся ли вдали человеческий крик… Ничего. Среди шума бури слышался лишь бешеный лай Осы, терявшийся где-то вдали.
Она все шла, шла по направлению к берегу, ослепляемая молниями, которые по временам озаряли бушующее море и пустынное побережье, подошла к самой воде, волна ударила ее и сшибла с ног, другая волна накрыла ее и всю ее обдала холодом, она, инстинктивно согнувшись, как занесенный песком дельфин, под напором волны,
Наконец она выползла на коленях, сопротивляясь бешеному напору бури, и вернулась в свою избу, мокрая, окоченевшая, стиснув зубы, обезумев от страха и любви.
К утру Адриатика успокоилась, на поверхности липкой, как нефть, воды не видно было ни одного паруса. Море было безмолвно, неумолимо. Торе казалось, что она пробудилась после мучительного кошмара, в душу ее закралось незнакомое чувство одиночества, она стала бояться темноты… Потом в ее больших желтых глазах снова появился неподвижный взгляд уснувшей рыбы. И теперь еще ходит она с подругами на рыбную ловлю, простаивая часами в холодной воде, подставляя голову жгучим лучам солнца, и печальные песни ее продолжают таять в раскаленном воздухе, проникая в сердце того народа, который проводит свою жизнь в мучительном труде ради куска хлеба, без надежды, без утехи, без отдыха, в то время как взад и вперед с быстротой ветра снуют чайки, бросая навстречу бурям и ясной погоде свои свободные крики.
Люди-звери
Туманный отблеск полудня ударял в середину двора и, отражаясь от стен, окон и камней, рождал целое море раскаленных лучей, слепивших глаза и ослаблявших дыхание. Был летний полдень, полный несущихся вихрем паров. На беловатом небе не видно было солнца, сверху спускались длинные полосы света с медным оттенком. Во дворе погасла жизнь, какой-то индюк неподвижно стоял между кадками, напоминая набитое соломой чучело. Две красные тарелки, со свежими консервами, стоящие на деревянной скамейке, нарушали это печальное однообразие серого фона. За двором с одной стороны расстилалось огромное желтое поле, полное безмолвия и неподвижности, с другой стороны, вдали виднелась полоса моря, еще более белого, чем небо.
Нора под навесом стирала белье, она погрузила свои толстые руки в холодную липкую воду, перетирая белье пенистым мылом, груди ее колыхались, скользя под цветной кофтой, все ее пышное тело обливалось едким потом. Иногда она сдувала пену, чтобы видеть в голубоватом водяном зеркале отражение своего широкого курносого лица с карими глазами.
Она обернулась, выпрямилась проведя мокрыми пальцами по разгоряченному лбу и устало вздохнула.
— Пойдете спать, отец? — обратилась она к свекру, который сидел позади нее и курил трубку.
Мужчина не ответил, его толстый язык горел как в лихорадке, он чувствовал во всем теле какую-то дрожь, какое-то странное беспокойство, ему казалось, что кто-то испортил ему кровь, влил в нее яд или что-то такое, что жгло его и обессиливало хуже солнца. Он несколько раз сердито затянулся, окутав себя целым облаком дыма, который медленно рассеялся. Женщина снова склонилась над лоханью и принялась за стирку, духота усиливалась, слышался лишь плеск воды и глубокие вздохи прачки, похожие на вздохи сытой телки, мужчина наблюдал за нею чувственным взором, испытывая похотливую дрожь. Он не спускал глаз с чулок Норы, спустившихся вниз и открывающих мягкие икры, зеленая, радужная оболочка его выпуклых глаз порой исчезала под ресницами, как виноградная ягода в мутной воде.