Собрание сочинений в четырех томах. 2 том
Шрифт:
— Плоха... Шибко плоха... Голудно... Очень шибко голудно тундре... Помираем, однако. Патронов нет — охоты нет. Охоты нет — мяса нет, табаку нет. Зверя нет — муки нет, чаю нет. Чаю нет, табаку нет — шибко скучно Яптуне. Помирает он. Голудно, очень голудно.
В его голосе не было ни жалобы, ни стона, только покорность судьбе, но было страшнее крика это равнодушие обреченного. И Костя заметался по комнате.
— Войва... — продолжал свою песню Яптуне. — Плохой купес Тиша. Недобрый. Что сделаешь? Взял Тиша у Яптуне песец, ничего
— Какой Алексей Иванович?
— Начальник был... С нами жил... Караван пришел — уехал Лексей Иваныч. Ай, жалко Лексей Иваныч!.. Плачут люди в тундре... Тундра плачет... Ветер плачет... Вода о берег бьет, плачет... Нет Лексей Иваныча... Ой, худо нам! Шибко худо-о, однако.
Костя почувствовал вдруг острую зависть к неведомому Алексею Ивановичу. «Вот жил человек здесь же, может быть, на этой койке спал, в это окно глядел, а уехал — и сказывают о нем песни в тундре. А про меня скажут: жулик был, вместе с Тишей брагу хлебал. О!..» Он заскрипел зубами и еще яростней заметался по комнате.
В это время в дверь постучали. Изба наполнилась шумным пьяным гомоном, и медовый голос Таисии Павловны произнес:
— Что ж вы покинули вас. Константин Иванович? Ах, как невежливо!
Костя замер. Ничего не ответил. Прислушался. За дверью пошептались. Кто-то сказал: «Ну конечно же!» — а затем послышался веселый голос Тиши:
— Ну, брось дурака валять, Костя. Выходи. Побуянил спьяну и хватит. Я не сержусь.
И все весело закричали: Мир! Мир! Мир!
«Мир! — Костя криво усмехнулся, взглянув на съежившегося у порога ненца, потом на дверь. — Нет, братцы, не мир!» Он молча шагнул к постели, сорвал с «ковра» пылившееся две зимы ружье и подошел к двери.
— Если хоть одна собака, — спокойно произнес он в дверь, — посмеет перешагнуть мой порог, я уложу ее на месте. Амба!
И для убедительности щелкнул затвором.
Сразу стало тихо за дверью. Потом перепуганные голоса: «Он с ума сошел!» Смятенный топот ног. И снова тишина.
А Костя весело, от всего сердца, расхохотался. Он стоял с ружьем в руках у заложенной бревном двери и хохотал чисто, легко, радостно. Ну вот! Очень хорошо. Война.
4
Весь следующий день он сидел в своей каморке и писал. И пока писал, все звенела в ушах жалоба Яптуне: «Голудно тундре, шибко голудно». А когда кончил писать, собрал листки и пошел к Игнатьичу.
— Вот, — сказал он хмуро радисту. — Перестучи, пожалуйста.
Игнатьич молча подвинул листки к себе, прочел их — при этом на лице его ни одна жилка не дрогнула — и так же молча и невозмутимо отодвинул от себя.
— Что? — не понял Костя.
—
— Как — возьми?
— Так. Нельзя. Точка.
— Да ты... — закричал Костя. — Да ты понимаешь, что говоришь, Игнатьич?
— Понимаю. Не маленький. Нельзя. Разрешение заведующего принеси...
— С каких это пор рация подчиняется заведующему факторией?
— Раз твоя радиограмма по делам фактории, без разрешения заведующего не могу. Точка. Уходи. Не мешай.
Ну что ж! Костя пришел к заведующему. Швырнул листки на стол, молча стал ждать. Тиша засуетился, напялил на нос очки, повертел листки и побледнел. Заерзал на своем табурете.
— Ах, Костя!.. Ах, горячая голова! — забормотал он. — Ну зачем это? Ах, зачем?.. Ну что же ты написал? Где же правда тут? Ах, ах!.. Вот пишешь, что я темный, подозрительный человек. А я, брат, я за революцию кровь... Или вот: безденежная торговля, товарообмен. Так ведь это я, чтоб ненцам же лучше... Ну ненец, ну дикий же человек, ну что он в дензнаках смыслит? Или вот... Ай-ай-ай! Стыдно тебе, Костя... Как к родному, к тебе я... И Таисия... А ты... Что же ты тут пишешь? Грабеж, насилия над населением, издевательства, антисоветская практика... Это я-то, я-то грабитель? Да я мухи... Ах, горячая голова...
Он прочитал до конца и беспокойно посмотрел на Костю, глаза его трусливо бегали.
— Пошутил, Костя? — попытался он улыбнуться. — Разыгрываешь? Хе-хе-хе-хе... Остроумно. Можно теперь и порвать? — прошептал он, искательно заглядывая в Костины глаза.
— Я те порву! — закричал Костя и выхватил листки из цепких лап Тиши. — Подписывай разрешение передать по радио.
— Что? — тихо произнес Тиша. — Что-о?
Он встал с места и, дрожа всем телом, шагнул к Косте.
— Что? — снова спросил он и вдруг в бешенстве затопал ногами. — Врешь! Врешь! Уничтожу! Сгною! Врешь!
Пена забилась на его губах, обрызгала усы и бородку, но он быстро вытер ее рукавом, овладел собой и даже засмеялся.
— Шутник... Шутник ты, Костя... Писатель...
— Подписывай разрешение, — пробурчал Костя. — Живо!
— Шутник!.. — продолжал паясничать Тиша, и только глаза его, злые, колючие, не смеялись. — Ах, людям рассказать — обхохочутся. Тася, Тасенька, — позвал он. — Какую тут шутку Костик выкинул!
— Значит, не подпишешь? — закричал Костя нетерпеливо.
— Шутник... Ах, артист! Артист какой!
Костя сжал кулаки. Ну что ж, бить его?..
«А, бей, бей! — ухмылялось ласковое Тишино лицо. — Бей, пожалуйста, голубчик. Стерплю. И свидетеля позову. Игнатьича».
Костя яростно махнул рукой и выбежал. Что было делать теперь? Он снова бросился к Игнатьичу. Убеждал, просил, грозил, но радист только пыхтел трубкой и изредка ворчал:
— Уходи. Нельзя. Точка.
— Ссориться не хочешь? — наконец презрительно спросил Костя. — Боишься?
Игнатьич поднял на него глаза и ответил коротко: