Собрание сочинений в четырех томах. 3 том
Шрифт:
Так началась эта битва. На восьмую гвардейскую армию Чуйкова и пятую ударную армию Берзарина была возложена почетная задача — ударить в самое сердце Берлина, в самое логово, в центр. Славные армии, славные воины, славные генералы были вполне достойны этой задачи.
Закованные в железо и бетон Зееловские высоты под Берлином стали на их пути. Отборные, последние фашистские легионы приготовились к отчаянной битве — насмерть. В жестоких боях под Берлином и в Берлине бойцы всех советских армий покрыли себя бессмертной славой.
На долю невысокого коренастого генерала Кузнецова и его
Такая задача — значит, более легкая задача. Значит, меньше ответственности, меньше усилий, да и крови меньше. Отчего же расстроились так и генералы, и бойцы третьей ударной армии, узнав, что не им доведется драться в «самом логове»? Это только русский человек поймет, — иностранцу этого понять не дано. Это только советский человек почувствует. Никто у нас не хочет «хаты с краю», задач легких и жертв малых. Всякое направление, на котором работает или дерется советский человек, он сделает для себя самым главным и отдаст ему всю свою душу, всю без остатка.
Я был в третьей армии, я прошел с нею весь путь до победы, от Одера до рейхстага. И я понял, почему мы победили в этой войне. Потому что мы — советские люди. Потому что нет на земле воина лучше, преданнее, беззаветнее, чем наш советский воин.
Армия Кузнецова честно выполнила свою задачу. Верные принципам советского человека, бойцы третьей армии сумели сделать свое направление главным. Они раньше других ворвались в пригороды Берлина, и Верховное командование, мудро управляя битвой, по-должному оценило успехи третьей. Курс наступления третьей армии был изменен. Так и вышло, что именно бойцы армии Кузнецова первыми ворвались в центр Берлина, и именно они водрузили над рейхстагом Знамя победы.
Разве забудешь эти дни боев за рейхстаг? В эти дни в корпусе генерала С. Н. Переверткина, который первым вышел к рейхстагу, каждый боец жил только одной мечтой — водрузить над рейхстагом свое, собственное Знамя победы, своею собственной рукой. В каждом полку было знамя, специально предназначенное для этой чести, — большое, красивое, с номером и именем полка, но в батальонах Неустроева, Самсонова, Давыдова, Логвиненко каждый боец сам обзавелся своим флагом. Это были маленькие флажки, тайно спрятанные за пазухой. И не было на них ни имени солдата, ни номера его полка.
И когда грянул час штурма, поднялись с флажками в руках солдаты и пошли... И пошли! Никто из них в этот час о себе не думал и жизни своей не щадил, и будь я не русским журналистом, я спросил бы их: отчего они, зная, что это — последний бой, последняя встреча со смертью, — завтра уж и войне конец, — отчего не ищут они в бою местечка потише, отчего сами рвутся в огонь? Зачем нужно ему. солдату, чтоб именно его безыменный флажок первым взвился над рейхстагом?
Но я не оскорбил солдат таким вопросом. Этот вопрос тогда и мне самому в голову не пришел. Кто знает душу советского человека, тот поймет, что чувствовали люди на площади перед рейхстагом утром 30 апреля 1945 года.
Да, мы хотим жить, сказали бы эти люди, если б было тогда время говорить, — мы очень хотим жить, а победить хотим еще больше. И если побеждать — так своею рукою, и если флаг над рейхстагом — так мой флаг, и если умирать в бою — так мне умирать, а не товарищу.
И если спросят меня — не участника боя, а только очевидца, — кто водрузил Знамя победы над рейхстагом, я отвечу: все. Все советские воины.
И те, кто, не добежав до рейхстага, лежали на изрытой снарядами площади, сжимая мертвой рукой алый, как кровь, флажок. И комсомолец Пятницкий, распростершийся с красным знаменем у самой первой ступеньки лестницы, ведущей в рейхстаг. И живые и ныне казах Кашкарбаев и русский паренек Гриша Булатов, утвердившие знамя на третьей ступеньке лестницы. И русский солдат Егоров, и грузин Кантария, водрузившие знамя над самым куполом, — все советские воины грудью своей проложили дорогу Победе и подняли высоко над землей ее знамя.
И когда рассеялся, наконец, дым боя и стих, наконец, гром пушек, — весь мир увидел Знамя победы над рейхстагом. Не звездное знамя янки, не полосатый флаг британцев. А наше знамя. Алое, как наша кровь. Прекрасное, как наша правда.
В те дни на Эльбе мне довелось поспорить с коллегой — американским журналистом. Он начал спор, не я. Мне спорить было не о чем. Это он поставил вопрос о том, кто решил исход войны. Я ничего ему не ответил. Я только спросил: видел ли он дорогу до Эльбы с запада и дорогу до Эльбы с востока? И если не видел, — пусть посмотрит.
Я видел эти обе дороги. Дорога, которой шли союзники с запада к Эльбе, была идиллически мирной. Почти не было воронок на ней, следов сражений, разбитых домов. Это не была дорога битвы. Это была дорога торжественного марша. И американские танки, придя на Эльбу, еще блистали свежей окраской, боевых царапин на них не было.
И я видел дорогу, которой шла наша армия. От Волги до самой Эльбы это была дорога жестоких боев. На этом пути мы и уничтожили гитлеровскую армию. Убитые нами фашисты уже не могли встать против марширующих к Эльбе с запада войск союзников.
Я горд, что видел эту дорогу и шел ею. Да, это мы сломали хребет Гитлеру. Это мы спасли мир от фашизма. Это мы освободили Европу.
И об этом нельзя не вспомнить сегодня. Это никто не имеет права забыть.
Три года тому назад, в утро первого Дня победы, я стоял вместе с бойцами из корпуса Переверткина на куполе рейхстага. Мирное было утро. И дали были ясны и прозрачны. И воздух чист. Запах пороха рассеялся, улеглась ржавая пыль с развалин.
И боец, стоявший рядом, снял тогда свою видавшую виды пилотку и сказал тихо:
— Вот и отвоевались! — потом посмотрел вокруг себя на мир и ласково помахал пилоткой. — Теперь живи, человечество! Хорошо живи!
Живи, человечество, живи мирно, спокойно, счастливо! Дорожи миром — это естественное состояние человека. Пусть не смущает тебя истерический вой поджигателей войны, — наша сила крепче. Дело мира — правое дело, оно и победит.
На страже мира во всем мире по-прежнему спокойно и несокрушимо стоит простой советский человек в серой солдатской шинели.
1946 г., май